Алая река

– Эту женщину задушили, – говорю я. – Все признаки удушения налицо. Сама видела.

Эйхерн напрягается. Я его прессую, это ясно. А он не любит, когда его прессуют. Некоторое время стоит ко мне спиной, руки в боки, ждет, когда копир выплюнет копии документов. Молчит.

* * *

Трумен сказал бы: уходи подобру-поздорову. «Это политика, Мик; кругом одна политика, – вот его слова. – Главное – правильно выбрать, к кому подмазываться. Подмазывайся к Эйхерну, если это нужно для самосохранения».

Но у меня подмазываться никогда не получалось. Правда, я предприняла несколько попыток. Например, я знаю, что Эйхерн обожает кофе; вот я и дарила ему кофе на Рождество. Один раз купила пакет кофейных зерен в бутике рядом с садиком, в который ходил Томас.

– Ну, и что это? – спросил Эйхерн, уставившись на пакет.

– Кофе в зернах.

– То есть теперь уже и молоть надо самому?

– Да.

– У меня нет кофемолки.

– Вот как. Ну, может, на следующее Рождество…

Эйхерн натянуто улыбнулся, сказал: «Не заморачивайтесь», вежливо поблагодарил.

Увы – мои усилия к оттепели не привели. Поскольку сержант руководит нашим подразделением, именно от него зависит, в какую смену и с кем я попаду, и именно ему я отчитываюсь в девяти случаях из десяти. Патрульные, которым Эйхерн благоволит, – сплошь его приятели. Главным образом, мужчины. Их мнение он спрашивает, их соображения выслушивает со вниманием, то и дело кивая. Сама наблюдала такую сцену с Эдди Лафферти. Легко представляю обоих в школьной бейсбольной команде: Эйхерн – лидер, Лафферти – запасной. Эту же схему они и на службу перенесли. Похоже, она обоих устраивает. Вывод: Лафферти умнее, чем кажется. Или хочет казаться.

* * *

Наконец копии готовы. Эйхерн забирает их, со стуком выравнивает стопку.

Я все стою. Молчу, жду ответа. В ушах звенят слова Трумена: «Уходи, Мик».

Эйхерн вдруг оборачивается. Физиономия недовольная.

– Если у вас вопросы, почему бы вам не обратиться непосредственно в убойный отдел?

И проходит мимо меня широким, уверенным шагом.

Ценный совет. Отлично знаю, что будет, если я и впрямь обращусь в убойный отдел. Схема следующая. У жертвы нет родителей, готовых плакаться местным телеканалам, – значит, не будет освещения убийства в прессе. А раз пресса молчит – то и дела как такового тоже нет. Обычная шлюшка склеила ласты на Кенсингтон-авеню. Ничего нового. Обитателям Риттенхаус-сквер[7] не о чем беспокоиться.

* * *

За всю смену я едва ли два слова сказала. Мне тошно.

Даже Лафферти заметил: что-то не так. Он тянет кофе, косится на меня над краем стакана. В конце концов не выдерживает:

– Ты в порядке?

Смотрю прямо перед собой. Если при ком и жаловаться на Эйхерна, то уж точно не при Эдди Лафферти. Неизвестно, до какой степени они близки. Но ответить что-то надо. И я отвечаю, тщательно выбирая выражения:

– Просто я расстроена.

– Чем?

– Помнишь, месяц назад мы обнаружили мертвую женщину? В Трекс?

– Ну.

– Так вот, уже есть результаты вскрытия.

Лафферти прикладывается к стакану кофе. Обжигается, морщит губы.

– Ага, слыхал.

– Эти результаты сочли неубедительными, – продолжаю я.

Он молчит.

– Неубедительными, представляешь?

Лафферти пожимает плечами.

– А я что? Я не спец.

– Но ты ведь тоже ее видел. Тебе открылась та же картина, что и мне.

Он зачем-то отворачивается к окну. Две минуты проходят в молчании.

Наконец напарник открывает рот.

– Тут как посмотреть, Мик. С одной стороны, оно и неплохо.

Не нахожусь с ответом. Может, я его неправильно поняла?

– Я хотел сказать… Я имел в виду, смерть – штука паршивая. Но, по-моему, чем так жить, уж лучше поскорее… того…

Меня пробирает озноб. Молчу, чтобы не сорваться на Лафферти. Сосредоточиваюсь на дороге.

Не рассказать ли ему про Кейси? Наверное, он смутится. Устыдится резкости своих суждений. Но прежде чем я успеваю произнести хоть слово, Лафферти кивает – на левый тротуар, затем на правый.

– Что с них взять, с этих девок?

И крутит пальцем у виска. Дуры, дескать. Мозгов – ноль.

У меня челюсть отвисает.

– Ты это о чем?

Говорю еле слышно. Лафферти вскидывает брови. Взглядываю на него, чувствую, что краснею. Моя вечная проблема. Щеки начинают пылать по любому поводу – от гнева, от смущения и даже от радости. Как меня еще в полицию взяли с таким недостатком?

– Ты о чем? Что ты имеешь в виду?

– Да так. Просто ляпнул.

Он поводит руками по сторонам – дескать, сама зацени обстановку.

– Ну, мне их это… того… жалко.

– Да? А по первой фразе не скажешь… Ладно, допустим.

– Слышь, Мик, я ж никому не в обиду. Расслабься.

Тогда

Помню, нас повели на балет «Щелкунчик». Поход был организован для пяти- и четвероклассников. Мне уже исполнилось одиннадцать, я была старше всех на параллели. Кейси только-только сравнялось девять.

Я была молчуньей. Если и говорила, то едва слышно. И бабушку, и почти всех учителей это очень раздражало, мне постоянно приказывали шире открывать рот. Друзей у меня, можно сказать, не было. На переменках я читала книги. Радовалась плохой погоде, когда можно сидеть дома.