Алая река

Диктор перечисляет жертв поименно. Начинает с Кэти Конвей. Следует отрывок из интервью с ее матерью. Женщина, понятно, потрясена – но явно еще и пьяна. Или обкурена. Тянет слова. «Хорошая была моя Кэти, – говорит Конвей-старшая. – Таких дочек еще поискать».

Жду. Почти не дышу. Не может это быть Кейси; не может, и всё. Иначе мне кто-нибудь сказал бы. Ну разумеется. Хоть я и не заговариваю о сестре на работе, но все ведь знают. У нас фамилия общая – Фитцпатрик; уже по одной фамилии можно сообразить. Проверяю входящие звонки и сообщения. Пусто.

Диктор переходит к Анабель Кастильо; наконец к женщине, которую мы с Эдди Лафферти нашли в Трекс. Фото этой последней не показывают, но мне в память врезались и вывернутая рука, и крохотные кровоподтеки на скулах, и залитые дождем открытые глаза. Этот образ преследует меня уже больше месяца, достаточно лечь в постель и опустить веки.

Сейчас, сейчас у них там, в телестудии, дойдет дело до четвертой погибшей. До той, про которую я пока ни сном ни духом. В глазах темнеет – сначала медленно. И вдруг будто свет гасят.

– Сегодня утром, – продолжает диктор, – в Кенсингтоне было обнаружено четвертое тело со схожими признаками насильственной смерти. Полиция заявляет, что жертва уже опознана, однако отказывается открыть ее имя до тех пор, пока не будут извещены родственники.

– Вы в порядке?

Надо мной склонилась эта, новенькая, из ночной смены. Киваю – мол, да, в полном. Но это не так.

* * *

В детстве у меня было несколько подобных эпизодов. Врач называл их паническими атаками, но я всегда считала термин неточным. Выражались эпизоды в ощущении, будто я умираю; ощущение могло длиться несколько минут или несколько часов. Все это время я считала удары собственного сердца, уверенная, что вот сейчас оно стукнет в последний раз. Но уже очень давно – со школьных лет – эпизодов не случалось. И вот я, взрослая, чувствую признаки эпизода, сидя в полицейской раздевалке. Мир словно заключен в черную рамку, которая становится все шире, а сама картинка, соответственно, все у́же. Я будто слепну. Теряется связь между мозгом и глазами. Я пытаюсь задержать дыхание.

* * *

Надо мной навис сержант Эйхерн – краснолицый, почти взбешенный. Рядом маячит эта, новенькая. У нее белокурые волосы и хрупкая фигурка. Тонкой струйкой она льет воду на мой лоб, объясняя сержанту Эйхерну:

– Меня так мама учила – если кому плохо, надо водой… Мама всю жизнь на «Скорой» работала, – добавляет новенькая для пущей убедительности.

Ох, как же стыдно! Будто мой тайный порок стал всем виден. Вытираю лоб, суечусь – пытаюсь резко принять вертикальное положение, рассмеяться, обратить все в шутку. Но взгляд падает на зеркало, а в нем отражено мое лицо – серое, перекошенное ужасом. Снова кружится голова.

* * *

Сержант Эйхерн, невзирая на мои протесты, хочет отправить меня домой. Мы у него в кабинете. Сижу в кресле, усилием воли пытаюсь улучшить самочувствие.

– Не хватало, чтобы обморок настиг вас в патрульной машине, – бубнит Эйхерн. – Поезжайте домой. Отдохните.

«Обморок». Да еще и «настиг». Эйхерну явно в удовольствие говорить мне такое. Не пойму, усмехнулся он или это только кажется. Воображаю, с каким смаком он поведает о моем эпизоде на планерке.

Наконец собираюсь с силами и встаю. Но прежде чем выйти, решаюсь на вопрос.

– Говорят, в Кенсингтоне нашли четвертое тело…

Эйхерн вскидывает взгляд.

– Всего одно? И на том спасибо.

– Смерть наступила не от передозировки, сержант Эйхерн. Женщину задушили. Как и первых трех.

Он молчит.

– Об этом уже в газетах пишут, – добавляю я.

Эйхерн чуть кивает.

– У вас есть ее данные, сержант Эйхерн?

Следует тяжкий вздох.

– А вам-то зачем, Мики?

– Просто я подумала – может, я ее знаю… В смысле, может, я ее задерживала, сюда привозила…

Эйхерн берет смартфон, возит пальцем по экрану. Читает вслух:

– Кристина Уокер, если верить документам. Афроамериканка, возраст – двадцать лет, рост пять футов четыре дюйма, вес сто пятьдесят фунтов.

Не моя сестра.

Чья-то еще.

– Спасибо, сержант Эйхерн.

Смотрю в окно. Отмечаю, что дубовая листва уже сорвана ветрами. Вспоминаю пассаж из школьного учебника: почти всю территорию Пенсильвании покрывают аппалачские дубовые леса. В свое время пассаж вызвал недоумение: слово «аппалачский» я ассоциировала исключительно с югом, а слово «Пенсильвания» – строго с севером.

– Мики, – Эйхерн выводит меня из затянувшегося транса. – Вы точно в последнее время не общались с Труменом?

Перевариваю вопрос. И ответ. Выдавливаю:

– Точно. А что такое?

– Да просто вы его в раздевалке звали.

* * *

Трумен Дейвс.

На стоянке достаю телефон, нахожу в списке номер Трумена. Смотрю на экранчик. Проговариваю про себя: «Трумен. Трумен». Сколько раз за прошедшие десять лет я произносила это имя вслух?