Алая тигрица

Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы добраться до гостиной, где он мог видеть отблески пламени, пробивающиеся сквозь деревянную крышу.

Рамсон в отчаянии оглядел комнату. С полок на стене были скинуты книги, драгоценные тексты Нандьяна небрежно разбросаны по полу. Они прорезали клинками диваны Шамиры, набивка вывалилась наружу, полыхая красным, словно кишки. Ее стол был перевернут, а середина прекрасного нандийского ковра прорезана, обнажая грубые деревянные половицы под ним.

Среди обломков в углу комнаты лежал покосившийся мольберт с картинами. Краска вылилась из разбитых горшков, но когда Рамсон поднял холст, он нутром почуял, что это именно то, что он искал.

Шамира нарисовала голубую полосу океана, и множество завитков на ее белой поверхности. С самого края полотно было прожжено насквозь, а к его краям прилипал расплавленный металл.

Рамсон узнал бы золото где угодно.

Золото. Океан. Белизна. И посреди всего этого полоска красного, полыхающая, словно огонь, словно кровь, словно… алый плащ.

Он мог бы усмехнуться, осознав гений Шамиры. Она изобразила порт Голдвотер и белые волны, на картине и символически. И прямо посередине она нарисовала Ану.

Это не могла быть случайность. Она, вероятно, знала, что он придет искать ее, и оставила ему сообщение: Ана в безопасности и он найдет ее в порту Голдвотер.

Рамсон оставил картину в гостиной, так как пламя подползало все ближе к центру комнаты, оставляя за собой лишь пепел.

В саду за домом было удивительно спокойно: мир снега, льда и звезд. Ему почти казалось, что в нем обитал дух, спокойно дожидавшийся, когда он выйдет на спотыкающихся ногах и вдохнет полные легкие холодного, чистого воздуха.

Рамсон остановился у лозы. На ней росли зимние колокольчики, а тонкие бледные ветви поднимались вверх. Если бы он верил в богов, то поверил бы, что под ними покоится маленькая душа.

И все же он не смог удержаться, чтобы не наклониться и не прикоснуться рукой к земле, к тихой, дремлющей земле.

– Позаботься о старушке, хорошо? Остальное предоставь мне.

Когда Рамсон выпрямился, поднялся легкий ветерок. Зимние колокольчики кивнули.

Хорошо, что он не верит в загробную жизнь, подумал Рамсон, разворачиваясь, чтобы уйти, иначе он мог бы решить, что там, вдали от насилия и кощунства, маленькая душа защищала святость сада и только что говорила с ним.

9

Линн умирала.

Так во всяком случае говорили тюремные охранники – те, которые сменялись перед ее камерой, высеченной из черного камня. Она знала, что этот минерал добывался на севере Кряжистого треугольника и ценился людьми, которые занимались торговлей, ведя свои караваны через замерзшие тундры Империи. Людьми, которые ее продали.

Она вспомнила ощущение, которое испытывала, когда ехала в этих караванах неделями: легкое, покачивающееся движение, неопределенность дня и ночи, осознание, что ее могут избить в любой момент, и темнота – такая, что затемняла ваше зрение сильнее, чем повязка на глазах, и, казалось, поглощала целиком, заставляя вас усомниться в собственном существовании.

Вот на что была похожа эта тюрьма – как будто Линн сделала шаг назад и попала в самое сердце своих кошмаров.

Но Мастера ветра всегда учили ее превращать свои слабости в сильные стороны. Темнота стала ее тренировочной площадкой, которая заставляла другие чувства обостряться. Цепи стали ее друзьями, она научилась сражаться без рук в ограниченном радиусе и приспосабливаться к другому центру равновесия. А побои научили ее заглушать боль в голове и сделали ее тело более выносливым.

Нет, ничто из этого не заставляло ее ненавидеть это место. Она боялась самого этого пространства.

Пространства – или его отсутствия – в ее крошечной, тесной камере, в которой она едва могла вытянуть ноги, не касаясь противоположной стены. Пространства, которое давило на нее в тишине и темноте, пока, казалось, не превратилось в живое существо, дышащее ей в лицо и угрожающее поглотить ее.

Первые несколько дней она провела, свернувшись калачиком у стены, думая о высоких горах Кемейра, которые поднимались в небо, о тумане, плывшем между ними, словно лента Лунной танцовщицы. Она знала эти горы с тех пор, как ее связь с ветром проявилась в возрасте пяти лет. Было время, когда она прыгала с тех скал и летела легко, как птица, паря с ветром в ушах и небом за спиной.

Когда исчез ее брат, ей показалось, что вся ее жизнь рухнула.

После этого она перестала летать.

«Бескрылая птица, – прошептали Мастера ветра. – Какой воин не может овладеть силой родства собственной стихии?»

Да, она была бескрылой птицей. И теперь сидела в клетке.

Она сломала запястье и подвернула лодыжку во время прыжка со стены дворца Сальскова. Река – и ее ветры – спасли ее от быстрой смерти, и она выползла из воды замерзшая, почти без сознания. Она пробиралась от одной деревни Империи к другой, пока не наткнулась на группу имперских патрулей, посланных новой императрицей. В лихорадке, раненая, она едва успела вступить в бой, прежде чем они схватили ее.