Алая заря

Главное в анархизме — это бунт индивида против государства. Все остальное, всякие там экономические проблемы мало его трогают. Главное — решить вопрос, как избавиться от ига государственной власти. Он не желает никому подчиняться. Если он захочет с кем–то объединиться, то сделает это только по собственной воле, а не по чьему–то велению. Он считает также, что понятия добра и зла следует в корне пересмотреть, а вместе с ними — понятия долга и добродетели.

Он излагал эти идеи очень сдержанно, бросая время от времени на Хуана испытующие взгляды.

Ясно, что Либертарий хотел произвести на своего собеседника хорошее впечатление, но делал это без всяк рисовки.

Хуан слушал и молчал; иногда соглашался, иногда выражал свои сомнения. В свое время он испытал большое разочарование, близко познакомившись с художниками. В Париже и в Брюсселе он жил уединенно, замкнувшись в мире своих мечтаний. В Мадриде же ему довелось коротко сойтись с художниками и скульпторами, и он был изумлен, узнав ближе эту публику: они предстали перед ним людьми мелочными и грубыми, сборищем интриганов, снедаемых жаждой почестей и наград, людьми, лишенными даже намека на благородство, одержимыми теми же дурными страстями, что и самые заурядные буржуа.

И так как Хуан был человеком темпераментным и скорым на решения, то, разуверившись в художниках, он отдал все свои симпатии рабочим. Рабочий был для него тоже своего рода художником, но обладавшим чувством собственного достоинства, лишенным честолюбия и зависти.

— А здесь совсем недурно, — сказал Либертарий. — Не правда ли?

— Да.

— Мы могли бы встречаться здесь по воскресеньям. Я живу совсем близко.

— Разумеется.

— Я приведу сюда своих друзей. Они хотят познакомиться с вами. Они видели ваших «Бунтарей» и теперь стали вашими поклонниками.

— Тоже анархисты?

— Да.

— Надо взглянуть на номер дома, чтобы сообщить им адрес, — сказал Либертарий.

— У этого заведения нет номера, — заметил Хуан, — но есть название — «Заря».

— Подходящее название для наших собраний.

Они простились. Хуан направился к Мануэлю. В голове скульптора зрела мысль, что, поскольку общество выдвигает определенные задачи, нужно их разрешать и что разрешением их обязан заняться он сам.

Пока Хуан заводил новые знакомства, Мануэль трудился в типографии. Заказы мало–помалу увеличивались.

Однажды Мануэль сказал Сальвадоре:

— Я хотел бы с тобой спокойно поговорить.

— Почему не подождать, пока не наладятся дела в типографии? — отвечала она.

Они поняли друг друга и, не пускаясь в дальнешие объяснения, занялись каждый своим. По вечерам, заперев типографию, Мануэль брал ручную тележку и сам развозил готовые заказы. Он надевал белую рубаху и пускался в путь. Есть такие виды работы, которые, кажется, сами по себе наталкивают на определенные мыли, и к таким видам деятельности принадлежит, несомненно, толкание впереди себя ручной тележки. Проходит какое–то время, и человек уже не знает, то ли он катит тележку, то ли тележка влечет его за собой. Так и в жизни: настает момент, когда ты не знаешь, то ли ты сам подталкиваешь события, то ли они тащат тебя. Мануэлю его прошлое казалось сложным лабиринтом улочек и переулков, которые перекрещивались, расходились, снова сливались и никуда не выводили. Напротив, нынешняя его жизнь с неотступным стремлением найти тихую пристань, добиться благополучия была именно той прямой дорогой, той широкой улицей, по которой он мог спокойно катить свою маленькую тележку.

Воспоминание о Хусте навсегда ушло из его памяти, и только иногда он вдруг спрашивал себя: «Что сталось теперь с этой несчастной?»

Хесус все еще жил на чердаке и работал — правда, с перерывами — в типографии.

Как–то в воскресенье — это было в ноябре — вставая после обеда из–за стола, Хесус спросил Мануэля:

— Не хочешь ли пойти в «Зарю»? Мы там собираемся.

— Это где? В таверне Чапарро?

— Да.

— Нет, не пойду. Чего я там не видел?

— Совсем буржуем заделался. Твой брат придет. Он каждый вечер там.

— Втравят его эти люди в свои глупые анархистские дела и подведут под тюрьму.

— А ты уж от всего отрекся?

— Парень, я не против анархизма, пусть побыстрее наступает, царство анархии: у каждого свой домик, огородик, к тому же четырехчасовой рабочий день… но я против пустой болтовни, которой вы занимаетесь. У вас все сводится к тому, чтобы величать друг друга товарищами и вместо «здравствуйте» говорить «привет». Нет уж, увольте, я предпочитаю остаться самым обыкновенным печатником.

— Ты и при анархии и без анархии останешься самым что ни на есть зловредным буржуем.

— Выходит, я обязательно должен заделаться анархистом и утопить жизнь в вине?

— Но, во всяком случае, жить не так, как ты сейчас живешь. Ну, так мы идем в «Зарю» или нет?

— Ладно, будь по–твоему. Посмотрю, что там у вас делается. В один прекрасный день всех вас сцапают и упрячут в тюрьму.

— Как бы не так! Там много ходов и выходов.

Хесус рассказал, что несколько дней назад по чьему–то доносу в таверну заявились полицейские ищейки, но ушли не солоно хлебавши.