Аламазон и его пехота

— Выходит так, — согласился профессор. — Огорчительнее всего, что откладывается моя поездка — везти сейчас нечего. А я было рассчитывал поговорить с доктором Кришаном и исследовать вместе с ним состав таблеток, так странно достигших нашего времени!

— Но, с другой стороны, — добавил он, — не проглоти Аламазон пилюли, мы бы даже не подумали о том, что в Джиндагаре могут быть сокровища.

— А они и вправду могут там быть? А люди? — спросил отец Аламазона.

— Насчет людей не знаю, а вот в отношении сокровищ… почему бы и нет? Подскажу своим друзьям-геолегам мысль — пусть как следует обследуют Джиндагар.

— Так теперь, значит, не найти больше таких пилюль? — продолжала сожалеть мать Аламазона. — Ах, шалопай, шалопай мой сын!

— Чудес на свете больше, чем мы думаем, — загадочно ответил профессор. — Кто знает, что еще всплывет из глубин времени?

…Собираясь уезжать, он подарил своему племяннику серебряную коробочку. Полустертую от времени надпись «Выпей и пус…та», которую можно было прочитать лишь сквозь лупу, впоследствии расшифровали работники музея. Надпись эта, словно и сама хранящая таинственный пряный аромат, гласила: «Выпей, и пусть сбудется твоя мечта».

Прощаясь, профессор сказал Аламазону:

— Не слушай, что станут говорить о твоем путешествии незнающие и нелюбопытные. Верь, что ты побывал в волшебной стране. Было бы неплохо, если бы каждый из нас хранил в душе мечту о своем Юлдузстане!

Таинственная коробочка с помятой крышкой, с едва заметными буквами стоит теперь на полке в музее. Иногда Аламазон приходит сюда и подолгу смотрит на нее и тыквушку с мерцающими перламутровыми пластинками. А Ишмат? Помнит ли он о том, что случилось с ним во время волшебного сна? И что с ним происходило в стране Горячего Шашлыка?

Об этом расскажем в следующий раз.

Алтыарык, 1976–1978 гг.

ЧТО СОРОКА НА ХВОСТЕ ПРИНЕСЛА СПЛЕТНЯ ПРО БАХРАМА

Ха, вы только поглядите, как он стоит — руки в карманах, рот до ушей! Веселится, словно ему петушка на палочке подарили. Бездельник! Чем так вот на улице болтаться, лучше бы «Букварь» или еще какую умную книгу полистал.

У-у, жадина! Недавно гляжу — в школу идет. В одной руке портфель, в другой — пашмак-халва.

— Э-гей, — кричу я ему, — Бахрам! Не разделить ли то, что у тебя в руке, на двоих?

Вообще-то, у ребятни сейчас хватка такая, что ой-ойой! И аппетит — тоже. Любому мальчишке этого пашмака хоть сотню дай — в два счета проглотит, крошки никому не оставит.

К чему, спрашиваете, я клоню? Да к тому, что и Бахрам вот пожадничал, не захотел делиться. Ну, думаю, раз так — держись, Бахрамджан! Р-раз, и разнесла по всей округе его тайну. Какую? Неужто еще не слышали? Ладно, так и быть, скажу, вы ведь, как никак, тоже свои.

Вы ведь знаете: в этом году в первый класс принимали только тех, кому до тридцатого сентября семь лет исполнилось. До тридцатого! А Бахрам когда родился? Первого октября! Уж кому-кому, а мне точно известно. Так вот, он в школу, как говорится, под шумок пробрался. Пролез, понимаете ли, воспользовался тем, что в школе добрые люди работают. Они даже документы толком не посмотрели. Видят, вроде ростом вышел, а что у него в голове это будущее, мол, покажет.

Так вот, одним словом, шепнула я одному, другому про эту тайну-секрет. На свете справедливых существ, вроде нас с вами, немало, не один, думаю, так другой до директорских ушей доведет, какого обманщика приласкали. Начнут документы проверять. А там, глядишь, скажут:

«До свидания в будущем учебном году!». Короче говоря, выставят Бахрамджана из школы. Вот уж мы над ним посмеемся!

Другой раз не пожалеет тетушке Сороке кусочек пашмак-халвы. Что говорите? Учится хорошо? Отличник? Гордость класса? Скажите, пожалуйста, какие новости!

СПЛЕТНЯ ПРО ИКРАМА

Было время, я его хорошим мальчишкой считала. А потом оказалось, что воспитан он неважно. Воспитанные ребята на сорок поглядеть специально в музей ходят. На чучело сорочье, я имею в виду. А ему чучело ни к чему. Для него главная радость — живую сороку обидеть.

Прискакал он вчера домой, бросил курам кукурузы, а сам давай камнями яблоки с дерева сшибать. Гляжу — кур мало, а кукурузы много. Разве, думаю, порядок это? Подкралась я тихонечко и стала клевать. Во-первых, время обедать подоспело, а во-вторых, я утром толком и не позавтракала, только немного в навозе покопалась. Так что, сами понимаете, кукурузу ту я с аппетитом клевала.

Клюю, значит, я, поклевываю, и вдруг вижу — прямо перед моим клювом ком сухой глины пролетает. И немалый — с доброго воробья. Куры, конечно, врассыпную, а я на самую макушку высоченного тополя взлетела. Достань, попробуй, меня.

Чем больше я об этом думаю, тем обиднее мне становится. Ну что я такого сделала? Только и всего, что у кур зерно поклевала. Икраму — то какое дело до этого? Зависть его гложет, вот что. Нет на свете никого хуже завистников. Сами не едят и другим не дают. — Неизлечимая болезнь, это я вам точно говорю.