Аламут

Второй день был труднее. Лейла была дома, и требовалась ловкость, чтобы избежать ее взгляда. Матушка, излечившись от головной боли, хотела, чтобы ее развлекали разговорами. Хасан капризничал; Сайида все время боялась, что он не вовремя произнесет свое первое слово.

Аллах проявил милосердие только в одном, если это было милосердие: когда Марджана пришла в себя, Сайида была рядом. Марджана проснулась, проклиная свет и свою тяжелую голову; голос ее напоминал карканье. Глотать было невыносимо больно, говорить можно было едва-едва. Сайида все же ухитрилась как-то напоить ее, на этот раз просто холодной водой, и когда после первого глотка Марджана посмотрела в лицо Сайиде, она, казалось, все поняла. Пила она жадно; когда чашка опустела, она сунула ее в руку Сайиде, свирепо глядя на нее.

— Никогда, — прошипела Марджана. — Никогда не пытайся опоить меня, не сказав мне. Я не такая, как смертные женщины. Ты могла меня отравить.

— Но не отравила, — возразила Сайида.

— Отнюдь не благодаря твоему лекарскому искусству. Сколько я спала?

— День и ночь, — призналась Сайида.

Марджана вскочила. Она немедленно упала снова и увлекла за собой Сайиду. Во второй раз она двигалась медленнее, и села, держась руками за голову. Очень осторожно она разжала руки. Кажется, голова осталась на своем месте; Марджана глубоко вздохнула.

— Борода Пророка! Девочка, если бы я любила тебя чуть меньше, я спустила бы с тебя шкуру за это.

— Приди и возьми. Маймуну достанется остальное.

Марджана схватила ее за руку. Даже после долгого сна и лекарства ее руки были нечеловечески сильными.

— Он заставил тебя страдать из-за меня? Скажи мне!

— Он даже не знает, что ты здесь. И не узнает, пока мы не подготовим все как следует. Сможешь ты сыграть бедную родственницу, которую прогнал муж? Ты будешь надевать покрывало, когда он будет близко, и скрывать волосы.

— Что хорошего из этого выйдет? Женщины узнают меня.

— Они узнают достаточно правды, чтобы заставить их замолчать. Фахима уже знает все.

Марджана покачала головой.

— Я должна уйти. Мой господин ждет. Охота началась. Она не должна затронуть Масиаф, я давно уверилась в этом, но франк может оказаться сильнее, чем я думаю. Я отдыхала здесь более, чем достаточно.

— Разве ты не можешь сделать все необходимое, не выходя отсюда? Ты говорила мне об охранной магии. Ничто не призывает тебя вернуться в когти к твоему господину. — Хватка Марджаны разжалась; Сайида взяла ее за руки. — Останься по крайней мере до тех пор, пока не пройдет твое горло.

— Я не могу.

— Тогда на день. Или на два. Хасан вчера сказал слово. Это было твое имя. Разве ты не хочешь услышать это сама?

Марджана распознавала шантаж, когда слышала его. Она нахмурилась, но ответила:

— На день. Не больше. Чтобы оправиться от того яда, которым ты меня напоила.

Для начала и это сойдет.

— Для завершения, — возразила Марджана, подслушав ее мысль. — А сейчас — где там твой красноречивый сын?

27

Айдан покинул Крак ранним утром, отдохнувший, если и не полностью излечившийся, и сосредоточил внимание на своем пути. Жиль провожал его до самых границ земель госпитальеров, как на случай встречи с разведчиками госпитальеров, так и ради компании. Черная накидка с белым крестом резко выделялась среди алых ливрей мамлюков, но Жиль ехал спокойно, пробуя свою арабскую речь на айдановых сорвиголовах и покоряя их сердца с искусностью, которой даже принц отдал дань уважения.

На границе между землями госпитальеров и Масиафа стоял древний верстовой столб, на нем было вырезано имя забытого прокуратора, истертое временем и непогодой так, что его трудно было прочесть. Возле него Жиль натянул поводья. Остальные остановились, чуть растянувшись, и посмотрели на него.

— Лорд принц, — сказал госпитальер. — Быть может, вы передумаете хотя бы сейчас? Этот безумец уже причинил леди Маргарет весь вред, какой только мог.

— Нет, брат, — ответил Айдан. — Это не так. Сын ее дочери отдан на воспитание в местность неподалеку от Акры.

— Но ведь младенцу…

— Он не остановился перед убийством ребенка и женщины. Почему он должен колебаться перед тем, как убить младенца? Или хуже. Забрать его; похитить его. Вырастить его ассасином.

Жиль ударил себя по бедру бронированным кулаком.

— Дьявол тебя побери! Султан Сирии со всеми своими армиями не смог даже попробовать на прочность силу Масиафа. А ты с дюжиной подростков и кучкой костлявых верблюдов… Он съест вас живьем.

— Быть может, нет, — ответил Айдан. — Он может позволить мне войти, чтобы посмотреть, насколько забавным я могу оказаться.

— А потом?

Айдан пожал плечами.

— А потом Господь поведет меня. Или дьявол, если вам угодно. Вы забыли, кто я такой.

— Я помню, что у него тоже есть нечто подобное.

— Она из плоти и крови, так же, как и я. — Айдан растопырил пальцы перед лицом госпитальера. — Эти пальцы уже оставили на ней метку. Кто сказал, что я не смогу завершить то, что начал?

Жиль молчал несколько долгих секунд, пристально глядя Айдану в лицо. Потом поднял руку и перекрестил его.

— Господь да будет с тобой, друг мой, и да приведет он тебя вновь домой.