Аламут

— Я осадил Масиаф. Мои люди боялись каждой тени, но следовали за мною. Быть может, они любили меня. Быть может, они боялись меня чуть больше, чем моего врага. Но когда я разбил лагерь, выстроил укрепления и приготовился к долгой игре выжидания и испытания, ко мне пришел человек. Он прошел мимо всех моих стражей и караульных, кроме тех, что охраняли мой шатер, а у них он попросил разрешения войти. Они позволили ему. Он был один, он был немолод, и они удостоверились, что у него нет оружия; а я был в шатре вместе с полководцами, слугами и самыми доверенными рабами. Он предстал перед нами и назвал себя со спокойствием, которое не было даже наигранным, он назвал себя тем самым врагом, которого мы собирались уничтожить. Мои стражи придвинулись к нему, но я не позволил им схватить его. Он улыбнулся мне и сказал: «Я думаю, нам есть что сказать друг другу. Быть может, ты позволишь нам поговорить наедине?» Я ответил ему: «Тебе нечего сказать ничего такого, чего не могли бы услышать мои военачальники.» Его улыбка не дрогнула. «Быть может, ты боишься?» Если бы он насмехался, я вызвал бы его на поединок. Но он был вежлив; он был полон сочувствия. Он сводил меня с ума. Я отослал своих эмиров, хотя они были этим недовольны. Но своих слуг я оставил. «Наедине», — сказал Горный Старец, вежливо и непреклонно. Я отослал всех моих слуг, кроме двоих мамлюков. «Это моя правая рука и моя левая рука, — сказал я. — Они были рядом со мной с самого их детства. Они часть меня; они не оставят меня». Мой враг вскинул голову. Он обратился к моим мамлюкам, как всегда вежливо, без гнева, без угрозы: «Иса, Бури. Убьете ли вы его по моему слову?» У них в руках были кинжалы, один у моего сердца, другой у моего горла; и лица их не выражали ничего. Мои руки не принадлежали мне; все предали меня. «Отпустите его», — сказал мой враг, мягко, мягко. И они повиновались ему; но он больше не обращал на них внимания. «О султан, твоя мощь велика и растет день ото дня. Я сознаю, что сделал ошибку, пытаясь положить ей конец. Я не буду служить тебе, поднявшему знамя суннитской ереси выше Лошади Ислама, но пока ты сохраняешь наш мир единым, пока ты ведешь Священную Войну так, как предписано тебе вести ее, пусть между нами будет перемирие. Я не буду больше посылать своих верных против тебя, если ты соизволишь убраться из моих земель и восстановить все, что разорила и сожгла твоя армия.» Я стоял, разинув рот, словно идиот. Одно лишь слово пришло мне на ум: «Почему?» Он ответил: «Я прочел то, что начертано Аллахом. Я видел, что ты сделаешь в нашей стране. Ты сделаешь это лучше, чем кто-либо другой из тех, кто может занять твое место.» Это были довольно резкие слова, но я уловил в них истину; или ту истину, которую он избрал для себя. Я не скоро согласился, но в конце концов я принял то, что он предлагал. Он ушел, и забрал с собой моих мамлюков. Утром я свернул лагерь. С тех пор я оставил его в покое, и он не предпринимает ничего против меня. Я начинаю верить, что он держит свое слово.

— Синан человек слова, — подтвердил Айдан. — Как и я. Я поклялся отомстить за два убийства; и он заплатит мне лично.

Саладин покачал головой:

— Ты так же безумен, каким был я.

— Он убил сына моей сестры. Он зарезал ребенка, единственным преступлением которого было то, что он рожден женщиной, которую возжелал Синан. Он преследует ее дочь, которую я охраняю, насколько могу охранять здесь, где мужчины и женщины живут совершенно отдельно.

— Он преследовал и тебя?

— Зачем это ему? Он враждует только с этой женщиной и с ее кровью. Но один из ее семьи был связан со мной кровными узами, священными среди моего народа; другой же связал со мной свою судьбу. Поэтому Синан — мой враг.

— Я думаю, — сказал Саладин, — что ты не тот человек, с кем стоит враждовать. — Он произнес это без улыбки. — Неужели та женщина не желает уступить ему ради своей семьи?

— Она сопротивляется ради своего Дома. Ведь ты не хочешь увидеть Синана во главе Дома Ибрагима?

Несмотря на полуденную жару, Саладина пробрала дрожь.

— Да смилуется над нами Аллах! Теперь я почти не удивляюсь, что он убрал руки от повелителя Сирии и Египта. Он избрал себе лучшую жертву.

— Франк никогда бы так не сделал, — сказал Айдан. — Никогда не отказался бы от королевства ради торговой империи.

— Но ведь и тайное убийство — не франкское оружие. Когда вы убиваете своих королей, вы предпочитаете делать это открыто, по возможности в битве. Иногда я завидую вам.

— Не стоит, — возразил Айдан. — Ты никогда не жил в франкском замке.

— Я… слышал об этом, — поморщился Саладин. — У вас нет бань.

— Нет. И можно иметь только одну жену. Даже вино по большей части отвратительно. Что же до климата…

— Ах, — согласился султан, — все время холодно. И мокро. Но зелено. Разве ты не тоскуешь по зелени здесь, где она столь же редка, как изумруды?