Алан. Скажи, что ты моя 2

Я открываю было рот, чтобы что-то ответить, но тут вижу в отражении приближающийся к нам силуэт высокого статного мужчины в идеальном по посадке сером пальто. Узнаю в нем мужа Снежи, приветливо разворачиваюсь и встаю, чтобы поприветствовать. Мы целуемся по-европейски в две щеки.

– Бэлла, рад тебя видеть, – говорит он, галантно улыбаясь. – Добро пожаловать на родину, наконец.

– Добрый день, Эльдар! Тоже рада встрече!

Глава 13

Алан

Синяя борода. Я знал, что мои сотрудники называют меня за спиной именно так. Нет, не потому что я изводил с белого света девушек или отличался изощренным деспотизмом. В общем и целом я был очень даже неплохим начальником – в меру строгим, в меру понимающим. Мог устроить выволочку по делу, мог понять и войти в жизненные обстоятельства. Все, как у людей… Дело было в моем кабинете. Не в том, который был для всех, а моем «особом кабинете», том самом, куда имел доступ только я… и еще моя секретарша, или «Кукла», как я ее называл про себя, при том исключительно для определенных целей. Но и она не видела главного секрета, самого сокровенного сокровища этой комнаты.

Бэлла. Вот кто был в ней спрятан. Вернее, мои воспоминания о ней. Мои нереализованные мечты. Моя тоска и подавляемое все эти годы желание… Когда семь лет назад, в Амстердаме, после лучшей ночи с женщиной, которая когда-либо была в моей жизни, я впервые после выпуска взял в руки грифель и бумагу, чтобы нарисовать ее, я и представить не мог, что эти три наброска – небрежных, неряшливых, неопытных, нетерпеливых, так как рука дрожала от пронзающего мое тело желания снова заключить ее в свои объятия и обладать ею до экстатических судорог, станут моей личной иконой. Триптихом, на который я буду все эти годы молиться…

Эта комната – свидетель моих самых сокровенных тайн. Моей истинной боли. Моего бесконечного одиночества. Здесь я творил, придумывая новые сумасшедшие проекты, поражающие воображение своим креативом и функционалом. Здесь я строил свои самые смелые бизнес-схемы, позволяющие мне зарабатывать сотни миллионов. Здесь я выл волком, напиваясь и думая о том, как просрал свою жизнь, потому что она все равно, неважно, какие в ней были успехи и достижения, не имела смысла без Нее. Здесь я вспоминал о прошлом и осмеливался погружаться в нелепые и несбыточные мечтания о будущем. Я, как дурак, мог часами смотреть на запечатленные мною тогда черты любимого лица и проживать с Ней жизнь, которой у нас никогда не будет – она в моем доме, на кухне, готовит свою вкусную еду, а потом мы вместе ужинаем. И ведь я вспомнил, как вкусно она готовит, когда ужинал у них дома, когда ел, давясь, ее пирог из яблок в машине на утро после того самого ужина – бухой и противный самому себе… Она в детской наших детей – читает им сказки. Она в нашей постели – и мне в равной степени упоительно предаваться там с ней дикой страсти или просто уютно обниматься в теплых пижамах, думая о завтрашнем дне…

А иногда, когда мною овладевала тьма, именно здесь я превращался в похотливое животное, представляя, как раскладываю ее на этом самом столе и остервенело трахаю, наказывая за все те дни и ночи, что она дарила не мне. Иногда в моих мечтах она становилась передо мной на колени, иногда покорно прогибалась. Иногда я грубо вжимал ее обхватывающее мое туловище ногами тело в стену… Это происходило так. Я открывал специальную раму, закрывающую Бэллу от любого незваного гостя, будь то секретарша, уборщица или сам дъявол. Звал «Куклу» – и делал свои низкие, тошнотворные дела. Да, я был плохим. Ужасным. И ничего с этим уже не поделать. «Кукле» было запрещено смотреть по сторонам. Когда я заканчивал, я всегда предусмотрительно вставал и снова закрывал раму, чтобы она не могла увидеть моей Бэллы. Что бы ни было, никто не имел права марать ее образ своим любопытным взглядом. Она здесь ни при чем. Вся злость, вся чернота только во мне, не в ней…

С тех пор, как Она оказалась так рядом, «Куклу» не хотелось. Ничего и никого не хотелось. Я словно бы застыл, заморозился во времени. Думал, что раньше моя жизнь была заморозкой, как же я ошибался. Тогда я мог общаться с друзьями, бухать, трахаться… Нет-нет, но что-то из этого пусть и не приносило мне глобальной радости, но все равно хоть немного впрыскивало дофамин (прим. гормон счастья) в кровь. Теперь же все стало таким пресным, безжизненным, что было даже странно. Хотелось взять нож и отрезать себе палец – чтобы хотя бы что-то ощутить…

Я сожалел, что согласился на глупость Милены и отправил Киру к моим родителям во Флориду. Пару месяцев назад, на фоне эйфории от приезда Бэллы, эта идея мне показалась идеальной: а что, и родители будут рады, и я вроде как хотя бы немного обелю себя в их глазах как непутевый и неблагодарный сынок. Был бы ребенок сейчас рядом, может быть, стало бы полегче. Она единственная приносила мне радость.