Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

Шестнадцать столетий спустя последние мгновения жизни Марцеллы кажутся завершением целой эпохи мировой истории. В те дни один епископ по случаю произошедшей трагедии прочел проповедь о том, как опасно жить в окружении «диких варваров»{7}. Иероним в своем эпистолярном панегирике Марцелле посетовал на ошеломляющий поворот судьбы, который низверг амбиции честолюбивых римлян с достигнутых городом вершин: Capitur urbs quae totem cepit orbem! – «Берут город, который взял весь мир!»{8} Всего шесть коротких слов на латыни – даже в переводе это восклицание читается как отрезвляющий газетный заголовок. Для некоторых священнослужителей, живших в V в., уже одно это событие – разграбление Рима – означало, что половина некогда могущественной империи ныне стоит одной ногой в могиле. Для других, которые жили на востоке и в относительной безопасности, включая чувствительных, но громких и ярых христианских проповедников вроде Тимофея Элура{9}, нападение явилось знаком того, что предсказания о пришествии Антихриста и скором конце света начали сбываться.

Римские граждане по всей империи были потрясены случившимся. В то время как более состоятельные жители Италии бежали в свои вторые дома в Африке, а тяжело нагруженные корабли отплывали из римской гавани, новости медленно расползались по многочисленным территориальным владениям Рима в Европе, Африке и Азии. В ближайшие дни и недели «величайшие города отдаленнейших стран налагают на себя публичный траур»{10}, писал из небольшого городка к западу от великого африканского порта Карфаген епископ Августин Иппонийский. Известно, что и некоторые друзья Марцеллы пополнили ряды христианских общин в Африке.

Мало кто из римлян ожидал такого разрушительного нападения. Последний задокументированный случай вторжения чужаков в город произошел почти восемью столетиями ранее, в 390 г. до н. э., когда Рим был неожиданно спасен от гибели отрядом пернатых защитников.

Под покровом ночи, как повествует римский автор Тит Ливий, орава волосатых и замызганных галльских воинов решила штурмом взять самую священную цитадель столицы, Капитолийский холм{11}. Скрытые темнотой, незаметно следуя по тускло освещенным улицам, «они даже не разбудили собак – животных, столь чутких к ночным шорохам». Когда галлы приблизились к холму, казалось, что ничто не может остановить уничтожение города – ничто, кроме птиц.

При звуке приближающихся шагов гуси, которые жили на территории храма Юноны и были посвящены этой богине, загоготали и подняли тревогу. Их пронзительные крики разбудили римских солдат, которые тут же бросились на боевые посты. С того самого дня капитолийские птицы всегда почитались как герои первого – и на протяжении столетий единственного – нападения чужеземцев на город.

За эти восемь веков многое изменилось. Старая добрая Римская республика превратилась в империю с населением шестьдесят миллионов человек. Там, где раньше один не терпящий возражений Цезарь казался совершенно непомерной фигурой и оскорблял традиции совместного управления республиканского правительства Рима, со временем два цезаря стали нормой, важным источником политической стабильности для государства, чья власть простиралась на целых три континента. Рим, город, по словам античного автора Плутарха, основанный как убежище, – латинское слово asylum переводится как «убежище для беглецов» – превратился в оплот неслыханного богатства и власти{12}. К III в. римский народ полностью отдался «космополитизму» – это понятие сшито из греческих слов, означающих «всемирный» (κόσμος) и «гражданин» (πολίτης){13}.

Однако по мере того, как Римская империя расширялась и впитывала множество различных культур, сохранялся мучительный страх перед людьми, которые выглядели или говорили иначе. Чужестранцев называли «варварами» – термином, заимствованным римлянами у греков. Стереотипы были обычным явлением, а предубеждения редко кто-то ставил под сомнение. Таких людей, как готы, родившихся в местах с более холодным климатом, сравнивали с медведями, потому что они появились на свет под созвездиями Большой и Малой Медведицы. Северян обычно считали недружелюбными: по общепринятому мнению, их родные места были слишком холодными, чтобы там могли появиться люди с теплыми сердцами.