Алатырь-камень

— Много хорошего могут делать наши люди. Куда ни глянь — хоть на башни, хоть на дворцы — всюду столкнешься с мастерством, которое еще не скоро превзойдут их потомки. А уж про храмы я и вовсе молчу. Других таких нет нигде. Одна Святая София чего стоит. И это правильно. У великих святынь, что в них находятся, должны быть достойные хранилища. Одна беда — чем больше их в храмах, тем меньше святости в людских душах. Гниль, грязь, подлость — этого сколько угодно, а вот благородства, чести, совести, верности слову год от года все меньше и меньше. Вот потому-то я тебе немного завидую. Твои люди тебя никогда не предадут и не бросят. Ни тебя, ни твоего князя.

— Может, потому, что знают — ни я, ни князь их тоже никогда не предадим и не бросим, — осторожно предположил Вячеслав. — А я слыхал, что не все византийские императоры этим отличались.

— Может, еще и поэтому, — не стал спорить Ватацис. — Но не только. Измельчал народ ромейский, ох как измельчал. И ты не думай, что я тебе льстил, отзываясь так высоко о тебе и твоих людях. Вот если бы близ меня постоянно находилось хотя бы несколько сотен русичей, насколько спокойнее мне было бы править. А уж если бы их число составляло пару тысяч, то я и вовсе был бы счастлив, — протянул он мечтательно.

«Ну и аппетит, — мысленно восхитился воевода. — Тебе бы в купцы — миллионером бы стал», а вслух ответил:

— Боюсь, государь, что ты не сможешь быть счастливым, поскольку пары тысяч русичей у тебя не будет. Но греческий огонь и впрямь дорогого стоит, так что для твоего спокойствия я, пожалуй, и впрямь оставлю здесь несколько сотен своих бойцов.

— Их будет семь или восемь? — сразу оживился Ватацис.

«Нет, парень, ты себе точно профессию неправильно выбрал. Я бы на твоем месте срочно поменял корону на бухгалтерские счеты, если они только здесь имеются».

— Все зависит от потерь, которые мои люди понесут в грядущих боях, — вздохнул Вячеслав. — Но думается, что как бы ни были они тяжелы, две-три сотни я всегда смогу выделить.

— Я слышал, что священным числом задолго до нашего времени чуть ли не у всех народов считалось семь, — сделал скидку Иоанн.

— А я слыхал, что у христиан самое святое — это божественная троица, — парировал воевода.

«Ты с кем торговаться удумал?! Да мне у самого Константина вдвое больше гривен выцыганить удается, чем он изначально на мои затеи планирует, а из него лишнее выжать потяжелее, чем из тебя греческий огонь», — мысленно улыбнулся он.

— Разные есть числа. Не менее священным считается число шесть, как количество дней, в течение которых на заре времен трудился наш господь, — вновь пошел на уступку Ватацис.

— Но и число зверя, указанное в библии, тоже из шестерок состоит, — не согласился Вячеслав. — А вот число четыре и впрямь свято. Именно столько евангелий написано о жизни Иисуса Христа.

— Да, действительно, — не стал спорить Иоанн. — Пожалуй, лучше всего будет пять. Тогда ты все равно сможешь гордо прибавить к нему слово «тысяча». Сам вслушайся, как это красиво. Полутысяча, — произнес он нараспев. — Даже шесть сотен звучит совсем не так. Более грубо, что ли. — И добавил после небольшой паузы: — Хотя и увесистее.

— Оставим грубоватые слова для купцов, — предложил Вячеслав. — Пусть лучше будет красота, а то ее и так мало в этом мире.

— Но это вне зависимости от того, сколько людей у тебя погибнет, — уточнил Ватацис.

— Не совсем так, — поправил его воевода. — В обратный путь со мной должны отправиться не меньше двух сотен при любом исходе.

— Но я надеюсь, что ты сбережешь намного больше, — уверенно заявил Иоанн.

— Я тоже, — согласился Вячеслав.

На этом их разговор и закончился. Каким образом подробности этой беседы донеслись до ушей Германа II, трудно сказать, да это и не столь важно. Гораздо важнее иное — именно это подтолкнуло константинопольского патриарха к мысли, что надо отправлять к праотцам сразу обоих русичей.

Герман не торопился. Неизвестно, как поведут себя дружинники, если их верховный воевода тяжко заболеет. Возьмут и уедут все полностью, оставив город в такие трудные дни. Нет уж. К тому же весьма желательно было бы, чтобы Вячеслав покинул город и принял «угощение» не в самом Константинополе. Отравление двоих людей в один и тот же день и после одной и той же трапезы — это слишком. Трудно сказать, как поступит в этом случае Иоанн Ватацис, который столь явно симпатизирует этому воеводе. Лучше, если смерть настигнет их в совершенно разных местах. Поэтому он выжидал.

Между тем Константинополь уже сел в осаду. Сел, несмотря на то что, как таковой, осады, по сути, еще не было. Никто не высадился пока под стенами города, но столица была уже полностью отрезана от моря кораблями крестоносцев и венецианцев. Да и по суше подвоз продовольствия почти прекратился. Армия эпирского конкурента Феодора еще не подошла вплотную к крепостным стенам, но была уже в сотне верст от столицы империи.