Алба, отчинка моя…

В самом деле, на селе письмо — событие. А уж для Зиновии… Тридцать седьмой пошел, старая дева…

— Эй, есть «Авангард»? — кто-то подал голос из-за живой изгороди.

Деспина по-детски, быстро спрятала конверт, достала районную газету, протянула окликнувшему ее старику и поспешила домой.

Женское… В этот миг она могла поклясться: НИЧТО ЖЕНСКОЕ ЕЙ НЕ ЧУЖДО!..

Все пять конвертов издалека, причем остальные письма адресованы, как и Зиновии, еще четырем старым девам! Все одинаково проштемпелеваны, четкие обратные адреса с какими-то цифрами почтового ящика, ясные Ф. И. О. отправителей…

В этот самый час стреноженный буланый конь Василия Ивановича Синькина преспокойно пасся на краю перелеска, как раз за садом Деспины. Трава после ночного дождя была свежая, конь фыркал от удовольствия и мирно стриг ее своими желтыми зубами. Но это частое пофыркивание раздражало Арионова пуделя. Он разнервничался: в зубах застряло какое-то перышко, уже битый час так и этак пытался он своим красным языком вытолкнуть его — и ни в какую! Вот как бывает в жизни: ты львом рычащим нападаешь на птицу, а потом не можешь избавиться от дрянного перышка. И подремать не дают — фыркают и фыркают над ухом…

«Что там за зверь?» — заинтересовался пудель.

Выйдя из кустов дикой вишни, где собрался было скоротать день в размышлениях над судьбами птиц и собак, он оглядел фыркающую громадину. Повел носом — лошадиный помет исходил паром в зеленой прохладной траве. Это пробудило в пуделе былую брезгливость.

«Эй, ты — кто? Почему на природу гадишь?..»

Вопрос оказался «пудельским» — ни лай, ни рычание, а так, поросячий визг…

Буланый повел ухом, левым, потом правым, — он давно чуял поблизости что-то псиное, но не придавал значения. Есть славная травушка, и утренняя прохлада, и лесная тишина…

«Эй! Ты меня слышишь? Прекрати, а то сейчас я тебе покажу!»

Лошадь подняла голову, разглядеть, кто там мельтешит под ногами — лаять не умеет, поднял скулеж, а пыла хоть отбавляй!

Пес запрыгал вокруг, как воробей около помета.

— Подойди поближе, я тебя грамоте копытом поучу, — зафыркал буланый.

— Я — енот! — кособоко и неумело задрыгал передними лапами пудель. — Смотри, как я умею ловить птиц! — и, играя, радостно вертясь и прыгая, пудель снова тявкнул.

В это время Деспина вошла во двор и прислушалась: «Кто там шастает по саду? Что за собаки меня сторожат?!»

Она не обратила внимания на то, что дом ее, и двери, и окна, оставшиеся открытыми, теперь плотно занавешены и заперты, а на дверях даже висит замок.

Тоска улетучивалась из любящего сердца Деспины, словно утренняя дымка над прудом. Час назад и утро казалось ей неприкаянным, и дом — проклятым, и завтрак — постылым, и жизнь — никчемной.

А ведь, проходя мимо деда Антона, она могла и не поздороваться. Такое только в сказках бывает: скажешь Ивану-дурачку «здорово, молодец», — смотришь, а судьба тебе его в благодетели подбрасывает. Ну и хитер этот дед Антон! Деспина ему: «Доброе утро, дед, как поживаешь?», а он: «Пусть будет, если оно тебе добрым показалось». Ничего себе сказочный Иванушка…

В груди у Деспины разлилось теплое дочернее чувство к старику Беллони. «А что? Загляну вечерком… Обязательно зайду, обрадую его, вон он как посреди ночи Ангелу обрадовался! Просто спрошу, что сказали на почте про Ангела…»

Но тут что-то заныло в душе: «Ой ты моя горлица! Голодная ты у меня, а глупая твоя хозяйка все о себе да о себе… Ну, потерпи еще немножко, скоро тебя выпущу. (И что за дурацкий лай в глубине сада?! Не посмотреть ли?) Совсем скоро, милая, выпущу, как только бадя Ангел вернется из Яловен с тетей Анфисой. Так и спрошу дядю Антона: „А как там НАШИ, скоро ли?..“»

О ком же думала Деспина? Кто эти «наши»? Неужели Анфиса и Ангел?

Она прыснула со смеху: «Хи-хи-хи… Тетя Анфиса как копна, а Ангел рядом с ней как косарь, руку подает, помогает забраться в вагон, надо же подняться по ступенькам, потом спуститься… Держитесь, матушка! Граждане, посторонитесь… Эй, парень, бутылочку лимонада для гражданки…»

Тут Деспина очнулась, огляделась, видит — лошадь. Когда только успела из сада забрести в лес? Ну и ну, милая! Пасется какая-то лошадь, а рядом ходит почтальонша с сумкой. Хозяин небось гадает за кустом: «Что за чудачка по лесу гуляет с почтой? Может, собирает лошадиный помет, подмазать дома печь или завалинку?»

Ох эти влюбленные! Перейдя межу своего сада, она оглянулась: не видел ли кто-нибудь, как она блуждала по поляне вокруг лошади с сумкой Ангела на плечах?

«Пойду-ка лучше в дом и починю сумку. Разве можно с таким ремнем шагать по селу на виду у всех! А под вечер зайду к дяде Антону — ну, какие новости? Что слышно на почте? А я к вам, простите, за ремнем. Посмотрите, может, найдется в хозяйстве что-нибудь подходящее. Этот совсем износился… Кстати, а от НАШИХ нет вестей?»

Казалось, дед Антон Беллони уже свекром ей приходится. И что же их породнило? Всего лишь затрепанная почтальонская сумка. Вот вам и тайна, и любовь, и память…

Одно лишь до поры до времени оставалось неведомым — страшная кончина Синькина от ракеты Ангела-градобойщика.