Албазинец

– Напрасно, Фима, ты с нами не едешь. А то б погуляли, как бывалочи… Вокруг-то вон сколь вражьих лазутчиков шастает. Встретим – вот тебе и кони дармовые, вот тебе и оружие. Неужто не завидно?

– Завидно, Федя, но что поделаешь? Грыжа, будь она неладна, замучила. Так что я вам только в тягость буду, – проговорил Ефим.

– Ты нас возьми, тять! – послышался за отцовской спиною голос Петра.

– А ну, робяты, шурло[49] отсель! – приказал он сыновьям. – Негоже слухать разговоры взрослых.

Понурив головы, те побрели домой.

– Ну ладно, Ефим, давай выздоравливай, – сказал на прощание Федор. – Когда вернемся – чтоб на ногах был. А то какой воин с грыжей?

Тот ухмыльнулся и стегнул коня.

– Поеду к бабке Устинье – говорят, она одна тут грыжу заговаривает, – сказал и умчался.

Однако ни к какой бабке он не поехал, а прямиком отправился в тайгу. Где-то там, в непроходимой чащобе, среди лиственниц и сосен с недавних пор раскинула свой табор подорожная вольница. Поначалу разбойные люди шибко-то не баловали – все присматривались да примеривались. А тут вдруг пошло-поехало. Теперь дня не проходило, чтобы они не причинили кому-то зла. Грабили обозы торговых и промышленных людей, воровали коней у пашенных крестьян и казаков, которых потом сбывали на богдойской стороне. Награбленный же у богдойцев скарб, в том числе скот с лошадями, отдавали за бесценок русским барышникам. Так и жили.

Сватажились эти волки еще где-то под Иркутском, откуда вскоре ушли на Лену, где и промышляли до тех пор, пока тамошним людям не надоело нести от них урон. Наслали на них стрельцов да казаков – те и дали татям прикурить. И если бы не главарь этой шайки, то не миновать бы им виселицы. Тот взял и увел их на Амур, где больше было простора для их ремесла и где им ничего не грозило. Ведь здесь же была казачья вольница, а у вольных казаков у самих рыльце в пушку, так что они смотрели на проказы таежных татей сквозь пальцы.

Но это было до поры до времени, пока атаману Черниговскому вдруг не пришла в голову мысль переловить этих дьяволов и учинить им расправу. Об этом они узнали от одного казака, который согласился за определенную мзду помогать им.

Казаком этим был Ефим Верига. Раньше бы он и на пушечный выстрел не подпустил к себе этих убийц и разбойников, потому как сам был человеком сурьезным и богобоязненным, а тут с ним вдруг что-то случилось. Он стал не в меру обидчив, часто злился по пустякам, был груб и дерзок с товарищами. Видно, это все потому, что он чувствовал себя обделенным в этой жизни.

Но больше всего он был зол на атамана. Как ни старался Ефим, Черниговский так и не произвел его в ясаулы, не сделал своей правой рукой. А вот Федьку приблизил. За это Ефим и невзлюбил Опарина. А как иначе? Не успел приехать – тут же в атамановы любимчики попал.

Ох и завидовал же ему Ефимка. У того и должность высокая, и баба-красавица, и детей куча, а теперь еще и наложница эта в придачу. Ну почему одному все, а другому – ничего? Ведь это несправедливо. А коль так, нужно этому положить конец. Вот ежили бы убрать с дороги Никифора с Федькой, тогда бы вся власть в Албазине перешла к нему, Ефиму. Ведь он третий здесь по старшинству – не случайно в чине хорунжего ходит. Коль станет атаманом, то он и Наталью федорову заберет себе, и богдойку эту наложницу, а еще и все припрятанные Опариным богатства приберет к рукам. А помогут ему во всем этом разбойные люди, которые в будущем станут его первыми сподручниками.

На них он вышел случайно. Как-то июньским вечером, обходя караулы, выставленные вдоль ближних дорог, Ефим с двумя казаками попал в засаду. Тех-то сразу упыри уложили из мушкетов, а вот его взяли в полон.

– Почто я вам нужон? – когда убивцы тащили его на аркане в свой табор, спрашивал в страхе он. – Возьмите, дьяволы, мое оружие и коня, а меня отпустите.

Его притащили чуть живым. Весь избитый, в крови, глаза от боли мутные, как у пьяного.

Его освободили от веревок и поставили на колени. Услышав голоса, из шалаша, скрытого от чужих глаз молодым ельников, вышел какой-то человек в помятом чапане и мохнатой шапке. Он был невысок и худ, и его лицо было сплошь покрыто волосами, отчего он был похож на лешака.

– Вот, атаман, казачка в полон взяли, – сказал шороглазый[50] детина с длинной до пояс косматой бородой и квадратным черепом, который еще там, на дороге вместе с товарищами вязал Ефима пенькой.

– В полон, говорите? – наклонившись и внимательно всматриваясь в лицо пленного, спросил тот, кого назвали атаманом. – И кто ж ты будешь?

У Ефима круги плыли перед глазами. Еще бы! Чай, по земле, бесовы дети, волокли. Как еще Богу душу не отдал?

– Ефим я. Верига. Хорунжий албазинского войска, – чуть слышно проговорил он.

Его слова вызвали громкий смех. Дюжины две татей стояли вкруг него и весело гоготали.

– Что гогочете? Так и есть, – обиженно проговорил Ефим.

Главарь поднял руку, и его люди тут же умолкли.