Албазинская крепость

Монахи захихикали.

- Злобу таю я на монахов, большую злобу...

- Что злобишься?

Ярошка развернул пергамент:

- Вот это уразуметь не могу. Помогайте, чернорясники, в грамоте вы дошлые.

Оба монаха забегали по пергаменту глазами. Шустрый монах, захлебываясь, тараторил:

- Грамота страшенная, не иначе - краденая...

- Ты не о страхах, ты давай делом, - нахмурил брови Ярошка.

- А дела еще более страшенны: древний пергамент - чертеж превеликого Искера - землицы сибирской, от пояса каменного до реки, нареченной "Лена".

- А по-за чертеж как пройти?

Монахи переглянулись.

- Места неведомы, - ответил отец Гаврила, - нехожены, неезжены, страшны и бездонны, от человеческого разума сокрыты, дорог, окромя звериных троп, не бывало.

- Дурень пустомозглый, - загремел Ярошка, - дороги человеческая нога торит! Ты отвечай, куда путь идет по-из чертеж?

- Того не ведаю... Слыхом слыхал от бродяг бездомных...

- Говори, говори! - заторопил Ярошка.

- За Леной-рекой конца края не видно, и что-де имеется река боле, нежели Лена. На этой реке богатства несметны: соболи черней смолы кипучей, с огневым отливом, злато, серебро и каменья драгоценные в горах растут во множестве. Рыбы в реках, птицы в лесах столь несметно, что гибнут они зазря.

- Не брешешь? - усомнился Ярошка. - Ваша порода страсть брехлива.

- За какую деньгу купил, за ту и продаю, - огрызнулся монах и умолк.

- А каков люд на реке и как она прозывается? - допытывался Ярошка.

Отец Гаврила нехотя продолжал:

- По словам, наречена "Черны воды", или "Амур", проживают за ней иноземцы желтых кровей, ликом скуласты и узкоглазы. Как у баб, так и у мужиков волосья отпущены у иных до пояса, а у иных и до самых пят. Словеса лопочут пискливо, невнятно, веры идольской.

- О-хо-хо! - перебил Ярошка монаха, мигом нахлобучил шапку и вышел из кабака.

Отец Гаврила спросил:

- Не оскудел ли разумом сей громобойный муж?

Вмешался кабатчик:

- То, чернорясники, крут мужик, шатун лесной, бездомный: бродит по тайгам, рекам неведомым, и все мерещится ему зверь.

- Зверь?! - удивились монахи.

- От зверя оскудел разумом.

- Медвежатник или волкодав? - полюбопытствовал отец Гаврила.

Кабатчик засмеялся:

- Зверек-то невелик, не боле рукавицы, только деньгу тот зверь родит большую.

- То соболь. Драгоценная тварь... - догадался шустрый монах, и глаза его жадно засверкали.

- О-о!.. - многозначительно протянул кабатчик. - Царь-батюшка на деньге сибирской высек не скипетр державный и не свой лик, а двух соболей хвостатых, а все оттого, что тварь эта дороже злата и на ней казна царская стоит твердо.

Отец Гаврила вновь спросил о мужике:

- А кто же тот соболиный ловец, что бродит по тайгам, рекам неведомым?

- Ярошка Сабуров, открыватель новых земель, покровитель лесных народцев, - ответил кабатчик.

- Добытчик казны царской? - уставился на кабатчика немигающими глазами отец Гаврила.

- Смекаю, что царскую казну он блюдет исправно: царю соболя, а себе два, - ехидно захихикал шустрый монах и посмотрел на кабатчика.

Тот тоже засмеялся.

- Ох, Алексашка, сгубит тебя твой язык!.. Болтлив ты безмерно, сурово оборвал его отец Гаврила и торопливо поднялся. - Пойдем, сей муж нам попутен, от него счастье иметь можно.

Шустрый монах блаженно рассмеялся:

- Умное, отче Гаврила, тобой сказано, умное...

Поп Гаврила и его содружник Алексашка суетливо собрались и скрылись, оставив кабатчика дремать.

САБУРОВКА

Белые вершины Байкальского хребта взмывают в поднебесье. Ледяные пики рвут в клочья гонимые вихрем тяжелые тучи, и они осыпают сопки обильным игольчатым дождем. Снег здесь никогда не тает. Пустынны туманно-ледяные байкальские пики, даже бесстрашный белый орел не достигает их снежных вершин.

Склоны гор поросли вековыми кедрами, кондовыми лиственницами и белоствольными березками. Весной всюду пылает розовым пламенем багульник, осенью рдеют склоны багряно-бурым ковром брусники, по низинам стелются синие поросли голубики. В предутренней пелене тумана оживает тайга. Припадая к земле, крадется к заячьим логовам, к глухариным токам огнеглазая лиса. Черный соболь, вынюхивая острой мордочкой, изгибаясь, скользит по гнилой валежине, скрадывая зазевавшуюся мышь. У синих болот злобно хрюкает черный кабан. Прильнув к стволу сосны, рысь выжидает добычу - лося. В камышах гнездятся тучи уток, гусей, куликов. Вот тут и сливаются желтоводные ручейки в одно русло и текут беспокойной речкой к северу. Это и есть начало великой Лены.

Дойдя до прибайкальских гранитных гряд, Лена, пенясь, обдавая берега брызгами, с ревом вырывался из скал на широкую долину. Стихает, становится широководной, сонно-ленивой. Дремлет Лена из века в век: омуты полны икряной рыбой, камыши - жирной птицей. В прибрежных дебрях таится таежное зверье.