Албазинская крепость

Разбилась Сабуровка на две слободы: Воеводовку и Ярофеевку. Смертным боем бились по воскресным дням слободки: шли люди стеной, ломали друг другу ребра, кровянили снег. К заходу солнца расходились; вновь свирепели и, едва залечив раны, готовились к новым схваткам.

Драку затевали ребятишки, на их крик выбегали бабы, и начинался словесный бой; ядовито-злобная брань разжигала кровь, быстро бабы хватали друг друга за волосы, и тогда с дубьем, кольями, рогатинами выбегали мужики.

Особенно круты и своевольны были низовые сабуровцы, что поселились у самого берега плотным куренем. Жили там лихие Бояркины, дружные братья Зазнамовы, заядлые пропойцы и скандалисты Минины, бесстрашный медвежатник Пашка Ловкий, удачливый соболятник Сомов, прозванный Соболиным Дядькой.

Видя разлад и бесчинства, отбивались от воеводы и покоренные сибирские народцы; плыло пушное добро, минуя воеводские клети, плыло неведомо куда.

Давно бы надо казнить самоуправца Ярошку — от него бесчинства и разбой, но медлил воевода, косясь волчьим глазом на низовую Сабуровку.

Приказав ключнику накрепко держать Ярошку под замками и зорко доглядывать, воевода вызвал письменного голову и велел строчить в Москву царю скорую челобитную. Воевода писал:

«…слезно молю, великий царь-государь, о ратной подмоге, дабы учинить спокой и привести Ярошкиных воров и разбоя чинителей к покорности, а его, беглого Ярошку, казнить лютой смертью…»

Ратный поход

Лил весенний косой дождь. Зеленые молнии рвали небо. Набухала Киренга, ширилась, распирая берега.

Мимо серых плетней по ухабам и промоинам торопливо шла женщина с узелком в руке. Дойдя до воеводских ворот, на миг задержалась.

Мужик в рваной дерюге топтался у ворот в жидкой глине; укрывая лицо от ударов дождя, злобился.

В женщине узнал вратарь Степаниду, сплюнул, нехотя отдернул щеколду и гнусаво промычал в слипшуюся бороду:

— Сызнова к немцу?

Степанида кивнула головой и скользнула в ворота. Мужик сыпал вслед срамную брань:

— Бесстыжая!.. И непогодь не держит. Худо Сенька плетью тебя жалил, ой, худо!..

Степанида украдкой обошла воеводское крыльцо и потонула в пустыре, где среди полынника и крапивника торчала черная изба. В рытвине ее встретил рослый парень с раскосыми глазами, в промокшей бараньей шубе. Он вырвал у Степаниды узелок и молча скрылся.

Она стояла в полыннике, дрогла, кутаясь в платок. Вскоре послышался глухой шепот, визг ржавого замка, шлепанье грузных шагов. Близко всплыл знакомый голос, от него захолонуло сердце. Степанида не стерпела, бросилась и повисла на плече Ярофея. Он стоял, повитый цветным платком, в оборчатой юбке, узкой и короткой.

Степанида шепнула:

— Укрой бороду, — и пошла.

За ней, неловко ступая, шагал Ярофей.

У ворот Степанида привычно щелкнула колотушкой. Вратарь отпер ворота, хитро усмехаясь, бросил:

— Аль не в нраве немец? Аль горька ему?

Степанида смолчала. Ярофей шагнул, путаясь и закрывая платком бороду.

— Откуда с тобой подружница? — скосил глаза вратарь.

— Ослеп, жеребец, — кинула озорно Степанида, — то с поварни девка Силантиха.

— Ах ты, такую птаху и не узнал… Винюсь! — загоготал мужик, сдернул облезлую, дождем побитую шапчонку и озорно ляпнул ею по спине Ярофея.

Степанида и Ярофей шли молча. Дождь стихал.

— Иззябла я… — шепнула Степанида.

— Скину я юбку, нет моей мочи… — не вытерпел Ярофей.

— Страшись, всяк встречный признает!

Дошли до избы. Озираясь, Степанида провела Ярофея в подклеть. Ночь Ярофей провел в тревоге, в полусне.

Неотступно тревожил ласковый шепот Степаниды, мерещились ее глаза. Дивился Ярофей: чудна жизнь, в сердце человека премного тайников и троп непролазных. Приметен глаз у Ярофея, горячий, взглянет — обожжет; чует Ярофей в таежной глуши хитрую звериную поступь, а вот как подкралась Степанида, того не усмотрел.

Дивился Ярофей, и от радости наливалось сердце сладостной тревогой, колотилось неудержно, торопливо. И казалось Ярофею: он — птица и, всплеснув крыльями, летит над тайгой, оглядывая заветные дали зорким глазом.

Едва скользнул в оконце утренний свет, послышалась осторожная поступь. Степанида вошла бесшумно. Ярофей вскочил, легко поднял ее, обомлевшую, теплую, желанную. Припав к веснушчатой щеке, он отрывисто шептал:

— Дай снесу тебя, Степанида, в свою избу. Сила во мне страшенная…

Засмеялась, обвила шею и, обжигая губами, отвечала:

— Не можно, Ярофеюшка, мужняя жена я…

— Так ли? — загорелся Ярофей.

— Не можно, — повторяла Степанида, всем телом льнула к Ярофею и сжимала горячими руками еще крепче его шею.

Вмиг выскользнула, выпрямилась, заговорила тревожно:

— Страшусь, Ярофеюшка, не позору, — за тебя страшусь, месяц синенький мой, быть тебе сгублену…

— Не страшись, Степанида, были бы у сокола крылья, а небес хватит.

— Лют и злобен воевода, — говорила Степанида, плотнее прижималась к Ярофею и торопливо перебирала пальцами жесткие кольца его бороды.