Альбедо (СИ)

Елена Ершова И возгорится пламя! Книга 2. АЛЬБЕДО

Посвящается кронпринцу Австро-Венгрии, Рудольфу Габсбургу, погибшему 30 января 1889 года, чью историю автор взял за основу романа и описывал ее с любовью и нежностью.

Ты должен сжечь себя в своем собственном пламени. Как иначе хотел бы ты обновиться, не обратившись сперва в пепел?

Фридрих Ницше

Глава 1. Змея на груди

Декабрь, спустя три месяца.

В письмах Генрих всегда обращался к кайзеру «мой император», и никогда «отец».

Этикет вбивали с раннего детства — в том числе розгами, — и потом это стало сродни привычке: просыпаться в шесть утра, обливаться водой, маршировать по снегу и не жаловаться, никогда не жаловаться. Ни тогда, ни теперь — на утомительную дорогу, тонкую шинель, дураков-офицеров, ослепляющие головные боли, ставшие за время путешествий еще более частыми.

Такова цена будущей победы, которую Генрих продолжал упрямо платить.

И письма кайзеру выходили по делу, без лишних сантиментов:

«…по результатам инспекции последних восьми дивизий докладываю, что во всех требуется переназначение командующего состава. А именно, в пятой под Олумцем выдвигаю следующие кандидатуры на должность старших офицеров…»

Далее — список имен, подготовленный адъютантом.

Генрих переписывал их особенно тщательно, время от времени придерживая руку над чернильницей, особенно в моменты, когда вагон подпрыгивал на стыках рельс. О причинах переназначения он доложил в прошлом рапорте, деликатно опустив подробности. Зато с охотой изложил их на днях господину генералу.

— В императорских сухопутных войсках сорок два пушечных артиллерийских полка, — говорил Генрих, балансируя на грани приличия и едва сдерживая рвущуюся наружу злость. — Большинство имеет на вооружении пушки устаревшего образца, и вы до сих пор добиваетесь увеличения их производства. Каковы же достоинства? Калибр? Вес? Назовите хотя бы одно!

— Ваше высочество, — сипел генерал, выпучив рыбьи глаза, — я должен спросить фельдфебеля…

— Позор! — сухо обрывал Генрих. — Дивизионные старшины знают о вооружении куда больше высших чинов? В таком случае, я буду ходатайствовать о повышении в чине. Не вас, господин генерал. Вам было бы полезно узнать, что в устаревших образцах отсутствуют компенсаторы отдачи. К тому же, все прогрессивные государства давно перешли на восьмимиллиметровую винтовку, и я настаиваю на перевооружении. А еще…

«…униформа, — писал Генрих кайзеру, болезненно хмурясь, когда грохот вагонных колес особенно сильно отзывался в висках. — Обычная шинель шьется из довольно тонкого сукна, для зимнего времени используется пристегивающаяся подкладка. Однако, в высокогорных районах и в условиях низких температур такая подкладка не спасает…»

Он испытал это на себе. Когда инспектировал дивизии в Равийских горах и напрасно надвигал на нос жесткий козырек офицерского шако[1], спасаясь от мокрого снега и пронизывающего до костей ветра.

— Не простудились бы, ваше высочество, — с сочувствием говорил унтер-офицер, щуря покрасневшие глаза. Усы, оледеневшие на ветру, походили на заостренные сосульки.

— Меня не берет простуда, — отвечал Генрих, с трудом улыбаясь одеревеневшими губами. — А в вашей дивизии добрая половина солдат обязательно с насморком. Нехорошо.

— Служба такая. Да мы не жалуемся.

— И напрасно. Армия должна быть в полной боевой готовности. Где медики? Почему не поставляют лекарства?

— Куда поставлять, если такая круговерть? — унтер-офицер обводил рукой шевелящуюся белесую мглу, горные кряжи, теряющиеся в низко надвинутых снеговых тучах, молчаливую щетину леса. — У нас тут свое лекарство. Не побрезгуйте, ваше высочество, чем богаты…

И протягивал Генриху походную флягу, из которой остро тянуло шнапсом.

«…и потому, — продолжал писать он, — я считаю необходимым изготавливать форму из плотной шерстяной ткани, как это делают в Славии…»

И сразу же перевел взгляд на медальон, лежавший подле: в раскрытой чашечке, будто в ракушке, свернулся темный локон.

Шелковистый, все еще теплый, будто только что срезанный Маргаритой. И пахнущий Маргаритой — уютно и пряно.