Альбер Саварюс

В любви, как, может быть, и во всем другом, есть мелочи, маловажные сами по себе, но вызванные множеством предшествующих им незначительных обстоятельств; такие мелочи приобретают огромное значение, подводя итог прошлому, приближая будущее. Можно много раз чувствовать, как дорога любимая женщина, но какой-нибудь пустяк, тесное соприкосновение душ, вызванное каким-либо словом во время прогулки, каким-либо неожиданным знаком любви, доводит это чувство до наивысшей степени. Если воспользоваться образом, имеющим бесспорный успех с того времени, как существует мир, то можно сказать, что в длинной цепи обязательно бывают точки, где сцепление больше, чем в остальной гирлянде звеньев. Взаимное признание, которым, невзирая на присутствие общества, обменялись этим вечером Родольф и Франческа, было одним из таких кульминационных моментов; они связывают будущее с прошлым и словно гвоздями прибивают к сердцу настоящую любовь. Быть может, об этих-то гвоздях и думал Боссюэ, говоря о том, сколь редки счастливые минуты в нашей жизни, Боссюэ, любивший сам так горячо и затаенно!

За наслаждением, какое испытываешь, восхищаясь любимой женщиной, следует другое — видеть, как ею восхищаются все: Родольф вкусил и то и другое. Любовь — сокровищница воспоминаний, и хотя у Родольфа она была уже полна, он присоединил к своему кладу еще новые, самые драгоценные жемчужины: улыбки, брошенные мимоходом ему одному, беглые взгляды, модуляции голоса, когда Франческа пела; они были предназначены для него и заставили Тинти побледнеть от зависти — так все аплодировали. Всей силой страсти Родольф устремился к прекрасной римлянке; в этом желании выливалась вся его душа; Франческа навсегда стала неотъемлемой основой, началом и концом всех его мыслей и поступков. Родольф любил такой любовью, о которой мечтают все женщины, любил так горячо, постоянно, упорно, что итальянка стала частицей его сердца, вошла в его кровь, сделав ее чище, вошла в его душу, сделав ее совершеннее; думы о Франческе таились под всеми его побуждениями, как золотистый песок — под волнами Средиземного меря. Словом, надежды воодушевляли Родольфа.

Через несколько дней Франческа поняла всю беспредельность его любви: это чувство было столь искренне, что вполне заслуживало отклика, но Франческу оно не удивляло: она была достойна такого поклонения.

Прогуливаясь по террасе сада с Родольфом и подметив в нем выражение самодовольства, часто встречающееся у французов, когда они изъясняются в своих чувствах, она сказала:

— Если бы вы любили молодую, красивую женщину, в достаточной мере талантливую, чтобы зарабатывать себе средства к жизни, подобно Тинти, и могущую польстить вашему тщеславию, в этом не было бы ничего особенного, ничего необычного. Какой дурак не постарался бы тогда стать Амадисом? Не об этом идет речь у нас с вами: нужно любить годами, на расстоянии, храня верность и постоянство и не имея никакой другой отрады, кроме мысли, что вы любимы.

— Увы, — сказал Родольф, — когда вы заметите, как я целиком поглощен ненасытным честолюбием, не покажется ли вам, что моя верность ничего не стоит? Или, по-вашему, я захочу, чтобы вы когда-нибудь переменили славное имя княгини Гандольфини на фамилию ничего не значащего человека? Я намерен стать у себя на родине одним из выдающихся людей, богатым, великим, чтобы вы могли так же гордиться моим именем, как именем Колонна.

— Я была бы очень огорчена, не найдя в вашем сердце подобных чувств, — , ответила Франческа с обворожительной улыбкой. — Но не сжигайте себя на огне честолюбия, оставайтесь молодым. Говорят, от политики мужчины рано стареют.