Альберт Эйнштейн. Теория всего

Идея персонифицированного Бога совершенно чужда мне и кажется даже наивной.

Альберт Эйнштейн

В 1940 году Альберт Эйнштейн написал: «Только церковь была категорически против пропаганды Гитлера. Я никогда не имел особого интереса к церкви, но теперь я чувствую большую привязанность и восхищение, потому что церковь в одиночку имела мужество и упорство настоять на разумной истине и нравственной свободе. Я вынужден признать, что то, что я однажды презирал, теперь безоговорочно хвалю».

Эти слова нобелевского лауреата вызывают двойственное впечатление, оставляют больше вопросов, чем ответов.

Почему отношение к религии и церкви изначально у Альберта Эйнштейна было столь однозначно негативным?

Рассказывая о детстве ученого, мы упомянули о некоем экзистенциальном кризисе двенадцатилетнего Эйнштейна, после которого он разочаровался в религии. Как тогда показалось юному богоискателю, он прочитал все книги на данную тему и ничего, кроме обмана и дешевых чудес, там не нашел. Причем, что интересно, это касалось как иудаизма, так и христианства.

Альберт Эйнштейн отмечал, что рос в нерелигиозной семье, хотя в повседневной жизни семьи Германа и Паулины Эйнштейн определенные черты иудейского обряда, несомненно, были. В первую очередь это проявлялось в воспитании детей, в главенствующей роли матери, в жесткой организации быта, в котором все было подчинено соблюдению установок и правил, передающихся по наследству с запретом подвергать их сомнению или ослушанию.

Может быть, именно по этой причине юный Эйнштейн увлекся классическим иудаизмом, пытаясь самостоятельно вникнуть в учение и убедиться в том, что в этой религии куда больше свободы и творчества, нежели в ежедневных окриках суровых воспитателей. Штудируя Талмуд и Тору, он даже принялся писать духовные стихи наподобие псалмов и распевать их.

О реакции родителей на эти опыты нам ничего не известно.

Вполне возможно, что мальчик воображал себя неким библейским персонажем, фантазия его разыгрывалась, герои Ветхого Завета оживали, но в конце концов все упиралось в строгое соблюдение вероучительного регламента (то, что в христианстве называется чинопоследованием), чего Альберт категорически не терпел.

И в результате: «Для меня иудаизм, как и все другие религии, – это воплощение самых ребяческих суеверий. А еврейский народ, который я счастлив представлять, с менталитетом которого я ощущаю глубокое родство, не имеет для меня каких-то иных качеств, отличающих его ото всех других народов <…> слово «бог» [так в оригинале. – Прим. автора. ] для меня всего лишь проявление и продукт человеческих слабостей, а Библия – свод почтенных, но все же примитивных легенд, к тому же довольно ребяческих. Никакая, даже самая изощренная интерпретация не сможет этого изменить».

Так Эйнштейн напишет годы спустя.

Примечателен часто повторяющийся эпитет «ребяческий». То есть уже в юные годы он осознавал себя взрослым и рассудительным человеком, стоящим как бы над детскими благоглупостями, способным осмыслить и оценить многовековую мудрость иудаизма.

Разумеется, это смешно… Но истоки такого взгляда на жизнь не случайны, их следует искать в семье, где скорее всего он постоянно слышал в свой адрес упреки в несамостоятельности, неаккуратности, неприспособленности к жизни. Следствием явилась сублимация комплекса собственной неполноценности, снятие внутреннего напряжения за счет переключения энергии и внимания в области, изначально находящиеся выше повседневной рутины и обыденной критики, – религия, наука, искусство.

На смену отвергнутому иудаизму пришло увлечение христианством. Вполне понятно, что обучение в католической школе выходцу из еврейской «нерелигиозной» семьи давалось непросто. История повторялась: сначала изучение Нового Завета увлекло мальчика.

Впоследствии Эйнштейн напишет: «Бесспорно! Никто не может прочесть Евангелие, не почувствовав присутствие Христа. Его личность дышит в каждом слове. Никакой миф не обладает такой осязаемостью». Но постепенно давало о себе знать принудительное вдалбливание знаний, тот же еврейский «талмудизм», от которого еще совсем недавно он бежал в ужасе.