Альберт Эйнштейн. Во времени и пространстве

Я был поражен необычайным сиянием его глаз, вспоминал Соло свои первые впечатления о хозяине квартиры. «Учитель» и «ученик» проговорили несколько часов, и Эйнштейн в итоге сказал: «Вам не надо обучаться физике, мой друг. Просто приходите ко мне, когда захотите. Я буду рад пообщаться с вами». Вскоре к друзьям присоединился Конрад Габихт, который приехал в Берн завершать математическое образование. Чуть позже в компании появился Мишель Бессо, который, по мнению Эйнштейна, был «лучшим резонатором новых идей». Частым гостем чуть позже стал младший брат Габихта Пауль, который прекрасно варил кофе по-турецки, а с «президентом» Эйнштейном мастерил прибор для измерений малых напряжений. (К слову, для братьев Габихт «академические» вечера и ночи не прошли даром: помимо потенциал-мультипликатора, они создали немало других интересных технических новинок, а Пауль к тому же получил четыре патента на совершенствование кофеварки).

«Уроки физики» быстро превратились в многочасовые дискуссии по самым разным мировоззренческим проблемам. Морис предложил своим новым друзьям вместе читать и обсуждать наиболее интересные книги. Молодые люди собирались после работы или учебы, вслух читали «Этику» Баруха Спинозы, «Трактат о человеческой природе» Давида Юма, «Анализ ситуаций» и «Механику в ее историческом развитии» Эрнста Маха, «Науку и гипотезу» Анри Пуанкаре… Последняя книга произвела на молодых людей настолько сильное впечатление, что, как рассказывал Соловин, в течение нескольких недель они не могли прийти в себя.

Кроме того, предметом их внимания становились шедевры мировой литературы – «Антигона» Софокла, «Дон Кихот» Сервантеса, произведения Диккенса, Расина. «Прочитывалась одна страница, – вспоминал Соло, – иногда только пол страницы, а порой только одна фраза, после чего следовало обсуждение, которое, если вопросы были важными, могло затянуться на много дней».

Мишель (Микельанджело) Бессо, сотрудник патентного бюро, об атмосфере, царившей в их среде, отзывался в высшей степени поэтически: «Этот орел на своих крыльях поднял меня – воробья – на большую высоту И там воробышек вспорхнул еще немного вверх».

Жаркие споры и дискуссии нередко затягивались на всю ночь. Трапезничали скромно: сосиски, сыр грюйер, фрукты, чай. Летом они иногда отправлялись в горы, окружавшие Берн, и встречали там рассвет. Романтик Соловин вспоминал: «Вид мерцающих звезд производил на нас сильное впечатление и вдохновлял на разговоры об астрономии. Мы были зачарованы медленным приближением солнца к горизонту, которое, наконец, появлялось во всем великолепии, чтобы залить мистическим розовым светом Альпы». Потом они ждали, пока откроется любимое кафе, расположенное тут же, в горах, выпивали по чашечке черного кофе и спускались вниз. Пора было идти – кому на службу, кому – в университет. А расставаться так не хотелось…

Свои дружеские «посиделки» или философские ужины друзья решили окрестить «Академией Олимпии». Президентом единогласно избрали Альберта, несмотря на то, что он был моложе других «академиков». А Соло даже изготовил особый диплом «Академии», на котором под связкой сосисок красовался профиль Эйнштейна, увенчанный пышным «титулом»: «Человек невероятно эрудированный, обладающий исключительными, изысканными и элегантными познаниями, с головой погруженный в революционные исследования космоса».

Даже на склоне лет Альберт Эйнштейн не забывал об «академических» уроках и, пафосно обращаясь как бы к самой мадам «Академии», заявлял: «Ваши члены создали вас, чтобы посмеяться над вашими давно созданными инфантильными сестерами-академиями. Насколько точно их ирония попала в цель, я смог вполне убедиться за долгие годы тщательных наблюдений».

«Академики» любили розыгрыши, острое словцо. Однажды Габихт укрепил на двери квартиры «президента» табличку с надписью «Albert Ritter von Steissbein», переводимую как «Рыцарь Задницы» (при этом Steissbein было так созвучно Scheissbein (фекалии), что сами шутники покатывались со смеху.

Милева? Да, она изредка присутствовала на заседаниях «Академии Олимпии». Но, как отмечали «академики», была необщительна, слушала внимательно, однако никогда не вмешивалась в мужские разговоры. И лишь изредка про себя вздыхала: как можно так безрассудно тратить время?..

Хотя тогда ей больше всего хотелось восстановить прежние, нежные и доверительные, отношения с Альбертлем, вытащить его из этого швейцарского, насквозь, как ей казалось, гнилого буржуазного болота, найти для него достойное преподавательское место. «Мы попытались найти где-нибудь работу, – сообщала она своей сербской подруге. – Как ты думаешь, люди нашего типа могут найти что-нибудь в Белграде?» Милева говорила, что они согласны на любую работу, могут преподавать что угодно – даже немецкий язык в школе…

* * *