Альбина и мужчины-псы

«Возьми свое сердце в осаду и заставь его повиноваться... » Ее несли в паланкине по заснеженным горам и долинам. Дюжине гусей свернули шею, чтобы выкупать ее в крови. «Са рэг мар ла бал мо баб... Вызови чешуйчатого бога, принеси ему в дар призрак своей плоти...» То была некая женщина, одетая, как святая, но накрашенная,  как проститутка. Жрецы, взяв два серебряных жезла с двумя остриями на конце каждого, вводили ей в тело яд кобры. «Ты станешь неуязвимой богиней, и свирепость твоя не будет знать пощады...» Альбина с глубокой грустью взглянула на свою подругу и на карлика, поняв, что оба они принадлежат к расе смертных. А она, если верить евнухам, была могущественней самой смерти. Нужно было смириться с этим, наблюдая, как старятся и умирают все те, кого она любила в своей бесконечной жизни. Альбина резко тряхнула головой, превратив ее в полый маятник:

- Хватит! Я не хочу, чтобы воспоминания приходили ко мне! Они не мои, они идут, отравленные, издалека - может быть, из другой вселенной!.. А вы вдвоем возьмите меня за руки и не отпускайте ни на секунду. Пока вы касаетесь моего тела, змеи вас не ужалят.

Надо было не только идти, держась за руки, - множество змей блестело под ногами, словно зеркало реки, - но также не делать резких движений и не говорить громко. Стоило перейти с шепота на голос, тут же сыпались лавины камней. Стоило рукаву потереться о рубашку, как от еле слышного звука с гор слетали комья окаменевшей земли.

- Надо раздеться и разуться, - приказала Альбина. Тут же Изабелла стала опять Каракатицей, и к ней вернулись прежние тревоги. Несмотря на сладкий взгляд верного коротышки, из глаз ее потекли два обильных потока слез; но плач был безмолвным. Каракатица медленно принялась раздеваться, точно каждая тряпка весила тонны и тонны. Амадо последовал ее примеру. Голые, похожие на провинившихся детей, они приблизились к своей высокой предводительнице. Та наблюдала за ними с растущим изумлением. Ее отношения с Каракатицей - стыдливой во всем, что относилось к плоти, - происходили через обмен взглядами, касание душ, а телесный придаток, хотя и служил пищей для глаз, был чем-то неважным. Но теперь, оставшись беззащитной, Каракатица перестала быть уродливым сгорбленным существом, которым всегда ощущала себя, - она превратилась в статную самку: тугие груди, глядящие в небо маленькие соски, тонкая талия, мягкий изгиб бедер, развитые, рельефные мускулы. Позвоночник, впитав энергию любви, распрямился, придавая ей чисто цыганскую грацию. Точно так же и недомерок, преображенный любовью к своей подруге, был теперь отмечен красотой... Альбина устыдилась. Потеряв память, забыв о себе самой, она забыла и о том замечательном, что есть в мире. Но сейчас все менялось: в конце расселины ее ожидал кактус с чудесным цветком.

Они продвигались медленно; высокие каменные стены с обеих сторон требовали хранить молчание. (Путешественники заметили, что при малейшем слове, которое приходило на ум, сверху срывался камень). Так, с опустошенными мозгами, ни о чем не думая, сцепив руки, словно навечно, они подошли к громадному гранитному барьеру. Расселина оказалась тупиком! Изабелла и Амадо снова стали Каракатицей и неудавшимся самоубийцей-карликом. Все рухнуло. Это грандиозное отрицание - отрицание материи, плотное, жестокое, непроницаемое - не оставляло ни малейшего пространства для духа. Надежда обрести свободу была утрачена. Здесь, у подножия стены, без единого шанса достичь вершины, они вновь - и навсегда - станут теми, кем были раньше: Госпожа продолжит царствовать посреди Каминьи, отправляя на кладбище иссохшие тела тех, из кого высосала жизненные соки; Альбина, в бессильном порыве озарить свою душу, поддастся зову плоти, и собака в ней понемногу вытеснит богиню; зараза распространится по миру. Лучше бы Бочконогий вовремя прикончил их! Да, это омерзительное создание было орудием Бога, не дьявола. Лучше пуститься по тропинке, чтобы змеи справедливо их наказали! Так и сделали. Но вот еще одно разочарование: гады, чувствуя Альбинин запах у всех троих на руках, поворачивали и уползали в свои щели. Каракатица и шляпник удрученно взглянули друг на друга, печально обнаженные, как Адам и Ева, изгнанные из рая. Может, какое-нибудь доброе божество покроет их мягкой и прочной кожей?