Альбом

Лёнька много времени стал проводить в общагах на окраине Владимира: между тракторным заводом и объездной дорогой, которую в народе называли Пекинкой. Там жил его новый лучший друг Вовка Вотик – наш ровесник в униформе говнопанка: белые гриндерсы, чёрные джинсы, балахон Exploited[9] и бейсболка Purgen[10], из-под которой торчал хвостик ирокеза, или, как мы его называли, иро. Лично я никогда не видел Вовку с гордо поставленным гребнем. Всегда только намёк из-под кепки – просто дань говнопанк-традиции. Как и в целом его жизнь, состоящая из бухла, преимущественно разбавленным спиртом, и доступной аптеки: сиропов от кашля и баклофена. Непостижимо, но этот неандерталец двадцать первого века покорил великого Лёньку, став его проводником в дивный новый мир. Лёнька, как и Римская империя, пал под ударами варваров.

Однажды я был у них в гостях. В тот день я встретил Лёньку около дома: он нёс из подвала мешок картошки и две банки кабачковой икры. Я помог ему, а он в ответ по старой дружбе позвал меня с собой в общагу, где обещал познакомить с прикольными пацанами. Мы дошли туда за двадцать минут. Это было серое девятиэтажное здание с подтёками, плесенью и потемневшими балконами, на которых сушилось бельё. К подъездной двери вела длинная бетонная лестница. Разбитая вдрызг и разрисованная «наскальной живописью». Всюду валялся мусор.

Мы зашли внутрь общаги. В просторном фойе было чисто, стояли кадки с деревьями, на стенах висели детские рисунки, а на «ресепшене» восседала вахтёрша. Она выпотрошила из нас всю душу: кто, куда, зачем. Лёнька отвечал уверенно, и уже через пять минут мы вызвали лифт.

Это была движущаяся клоака: заплёванный пол, вонь из мусоропровода и выжженные кнопки. Поднявшись на последний этаж, мы вышли в тёмно-зелёный коридор и погрузились в тяжёлую затхлость. Воздух был пропитан человеческими испарениями, варёной рыбой и отравой от крыс. К горлу подступила тошнота, но, оглядевшись по сторонам, я с удивлением обнаружил активную жизнь. Мимо меня проскочил пузатый мужик в белой алкоголичке. За ним важно шла полная женщина, видимо его жена, в цветастом халате и с кастрюлей супа. В конце коридора играли дети. Из комнаты правее лифта был слышен звук телевизора – смотрели какой-то боевик с Ван Даммом, по звукам было похоже на «Универсального солдата». В комнате левее шла ругань – женский голос визжал: «Опять ты всё спустил на ставки? О чём ты вообще думаешь? Всю жизнь на тебя угробила, алкаш несчастный! Чтоб ты сдох вместе со своим футболом, гандболом и волейболом!»

От концентрации всей этой чернухи меня взяла оторопь, а вот на Лёньку местные нравы и запахи не произвели никакого впечатления. Выйдя из лифта, он повернул налево и спокойно пошёл в сторону общего балкона. Остановившись у двери с закрашенными стёклами, Лёнька обернулся и крикнул мне:

– Ну чего встал?

Я очнулся и двинулся следом, внимательно смотря под ноги. Когда мы зашли на балкон, там на кортах сидели трое и курили одну сигарету: Вовка Вотик и два урела с «ресничками» на бритых головах.

«Заурядная гопота. И чего Лёнька нашёл в них?» – брезгливо подумал я, но вида не подал и пожал всем руки, а говнопанк Вотик мне ещё и крикнул: «Хой!».

Несмотря на экстравагантный вид, он органично вписывался в эту гоп-компанию. Да, Вотик был белой вороной, но всё ещё своей вороной, потому что сам вырос в общаге – просто предпочёл другую музыку и другую одежду, но это вовсе не значило, что он предпочёл другое мировоззрение. Жили, прозябали и вырождались эти трое одинаково. Без критического мышления и в мечтах о перманентной упорке, чем они, собственно, и занимались, когда мы зашли на балкон.

– Угощайся! Хорошая штука, – сказал мне Ботик и протянул пол-литровую банку с разведенным спиртом.

Я наотрез отказался пить, сославшись на то, что завтра иду лечить зубы.

– Как хочешь, – ухмыльнулся он.

Уговаривать меня никто не стал – им же больше достанется: банка пошла по кругу из четырёх человек. Каждый делал маленький глоток и, поморщившись, передавал спирт следующему. Пили через тягу для большего эффекта. Общий диалог не поддерживался – каждый говорил о своём: гопники – про общажных баб и «брынцаловку», Вовка Вотик – про настойку боярышника из соседней аптеки, а Лёнька всё больше молчал, иногда вставляя своё любимое «эпик». Я слушал и смотрел на них с отвращением. Дегенераты, кретины и вырожденцы. Мне было неуютно среди них, но, к счастью, на меня никто не обращал внимания. Я значил для этой четвёрки не больше, чем табуретка, одиноко стоящая у двери.