Альбом для марок

– Это очень хороший вопрос: откуда берутся национальные кадры. Во-первых, было много литовцев с высшим образованием – сыновья крестьян, которым после шестьдесят третьего года отдали землю польских помещиков. Просто тогда образованным литовцам не разрешали работать в Литве. Во-вторых, и это главное, в первую мировую в эвакуации были литовские землячества, литовские клубы, две литовские гимназии. Весь государственный аппарат произошел таким образом из России.

Толюшис вел себя как хозяин земли Литовской:

– В Швянтойи на раскопках нашли что-то интересное. Во вторник поеду посмотрю.

– Я рад, что Косыгин приехал в Палангу. Пусть посмотрит, что Литва до сих пор живет богаче России. Кроме того, я благодарен Косыгину, что уже много лет могу спать спокойно.

Я подарил Толюшису свои переводы из Фроста. Он посмотрел на портрет старика и смущенно:

– На старости лет я сам стал писать стихи…

2. Урбши́с

Толюшис – литовец российский, Урбшис – западный. Представил меня Юозас: лучшая рекомендация.

– Я знал всех: Гитлера, Муссолини, Даладье, Чемберлена. Должен сказать, по сравнению с ними Сталин производил хорошее впечатление. Те неврастеники, а Сталин спокойный, уверенный, хлебосольный хозяин за столом. Молотов тоже производил впечатление типичного русского интеллигента – пока не начинал кричать и топать ногами. Он мне ткнул акт о вводе советских войск в Литву – я говорю:

– Я не могу подписать этого без консультации с моим правительством. Решается судьба моего народа.

– Вы привыкли торговать своим народом!

Это Молотов. Я хорошо знал – мы часто встречались по работе – Алексиса Леже. И представления не имел, что это великий Сен-Джон Перс.

…Утром 21 августа 1968 года я, как обычно, спустился на кухню к хозяевам. Они молчали и глядели издалека. В тот день Паланга была обыкновенная.

Назавтра на мужском пляже прикрытые от солнца рубахами вовсю по-русски орали транзисторы. Голос круглосуточно передавал о радиовойне, толпах, пропаже дорожных знаков.

Этот день я провел на пляже с Урбшисом. Он расспрашивал о работе: сам стал переводчиком, перевел на литовский Манон Леско.

Рассказывал:

– В сороковом меня выслали. Маленький городок под Владимиром. Это поразительно, как русские ткачихи хорошо относились к нам с женой. Арестовали меня 22 июня 1941 года. Я провел одиннадцать лет в одиночке и никогда не скучал. Всегда есть что вспомнить. Как я в детстве любил выходить к поездам… Когда Лубянку эвакуировали в Саратов, там было очень скученно. Знаете, неприятно иметь дело с нервными озлобленными людьми. Один раз в мою одиночку поместили армянина, редактора Московской правды. Он обижался, что я ему не доверяю. А как я мог ему доверять: он же коммунист! Вскоре его расстреляли. Как-то открывается дверь – ревизия, начальник тюрьмы и инспектор из Москвы:

– Жалоб нет?

Я совсем размечтался, говорю:

– Что вы, какие жалобы, я тут почти счастлив.

И тут вижу, что он мрачнеет, и понимаю, что нарушил правила игры. Поскорей исправляюсь:

– Голодно здесь.

Он улыбается:

– Все, что вам положено, вы получаете…

Обвинение мне предъявили через одиннадцать лет, в пятьдесят втором году. Вызывает следователь:

– Вы обвиняетесь в пособничестве мировой буржуазии.

– Помилуйте, в каком пособничестве! Я и есть мировая буржуазия…

Когда мы прощались, Урбшис сказал:

– Я вам так благодарен, что мы ни слова весь день не сказали о Чехословакии. Ну подумайте, что мы могли бы сказать друг другу?

1979

жемайчю кальвария

Автобус ахнул: русские сходят в Кальварии!

Палангская Люся привезла нас к родителям.

Мама встречала величественно, на холме. Папа в ограде заходил чортом:

– Гости дорогие! Я – Юозас, по-русски Осип. Фамилия – Даугнорас, значит – много хочу. Я всегда много хочу. Ай, дверь низкая!

Дому лет полтораста, ровные корабельные сосны. Мама выносит моей жене расшитое полотенце. Папа тянет с дороги на Вардуву́. Купаются здесь в кальсонах и отдельно от женщин. Папа ликует:

– Я по-русски лучше всех говорю! При царе – два года учился, Николаевская гимназия в Паланге. После войны – шесть лет учился в России. Мне следователь руку сломал, до сих пор мешает. Вон та маслобойка была моя, и поле за речкой мое. Мне не жалко. Я все равно живу лучше всех!

К обеду нежданно, как мы, явился из Салантая сын Витас, продавец рыбного магазина: подвез попутный начальник милиции, который сел вместе с шофером за стол.

Сервизных тарелок-ложек хватило на всех. Первое – холодный борщ с ведром горячей картошки. Второе – мясо и рыба, кто что захочет.

В анекдоте жемайтис выставил на стол все, что было, и пошел в поле работать. Аукштайтиец налил чаю без сахару и занимал разговорами. Занямунец ничего не дал и ничего не сказал.

В Паланге мне говорили, что в здешнем костеле роскошное собрание облачений и утвари, а настоятель приторговывает смуткя́лисами, резными фигурками святых. Я спросил, как пройти. Папа хмуро показал:

– Сам не пойду. Я с ним давно поругался.

Настоятель был в отъезде. Домоправительница отвела к алтаристу.

Маленький сгорбленный старичок нас благословил.