Альбом для марок

Любительские – свои и чужие – снимки. Моложавый, пикнического сложения, с приятностью улыбается в объектив. Теплое – на ватине – пальто с широким каракулевым воротником, каракулевый пирожок. Кепка, невидный пиджак с жилетом, крученный в веревку галстук. Или в очках и белом халате у пробирок и микроскопа.

Кобеднешний костюм не очень отличается от будничного. Человек без особых примет – как все.

Беда, что хватали всех. Трудовой список – это при защите диссертации и сопутствующих бесчисленных справках – обрывается 3/IV—39 г. Трудовая книжка начинается 1/Х—44 г. С сорокового года, по совету того же Яковлева, отец увольняется от греха из Тимирязевки и заведует кафедрой животноводства в Московском доме агронома – подальше от слишком знакомых, в Долгопрудной.

На работу ездил на электричке. В октябре сорок первого ушел оттуда пешком за полчаса до прихода немцев.

О войне говорил мало, покорно судьбе. Часто с чувством напевал:

      Ты успокойся, шалью накройся,
      Сын твой вернется домой.

За первую военную зиму отец спустил пуд. Пиджак висел, брюки болтались. Отец не жаловался, наоборот, пошучивал.

Приезжал из Дмитрова старший брат, Павел:

– Один день мы едим мясное, другой – грибное, третий – постное.

Нам он один раз привез кусок сала, в другой – банку отварных грибов.

Выручил знакомый, профессор Осольчук – из изобретателей советского шампанского, кажется, сталинский лауреат. Он подарил отцу огромную бутыль спирта. Спирт разбавляли водой и меняли на продукты.

Летом сорок второго по невероятному блату отец почти ежедневно ездил в Панки и за нечитанные лекции получал в совхозе молоко и сметану.

Устойчивое относительное благополучие началось с литерной карточки HP и прикрепления в лимитный магазин у Петровских ворот. Там отоваривали поприличнее: скажем, вместо мяса не селедка, а кета или красная икра. Перед лимитным целое лето была энэровская столовая в ресторане Спорт на Ленинградском шоссе. Обычно там брали на дом.

В голодное время отец ворчал на мамину безалаберность:

– Нет чтобы растянуть: ешь, пока есть!

Мама оправдывалась:

– А я чтоб не отсвечивало.

Умер дедушка – от дистрофии. Папа плакал. Хороших отношений у них до конца не получилось. Я знал и спросил:

– Почему ты плачешь?

– На похоронах люди плачут потому, что себя жалко.

К умершим трезвый деятельный отец тотчас терял интерес. Опекал старушек, сослуживиц двадцатых годов. В голод носил им что-то из сада. Мама глумилась:

– Яков к старухам неровно дышит.

А отец сам не ходил и меня не сводил ни разу на Вялковское кладбище к своей матери, бабушке Ксении.

Согласно удостоверению № 930, 23 февраля 1918 года отец был уволен от военной службы вовсе.

Личная книжка двадцать третьего года кончалась: Снят с учета 12/IX—30 за достижением предельного возраста – сорока лет.

Краснополянский (дом агронома) райвоенкомат 21 июня 1943 года признал его годным к нестроевой службе по ст. 31 гр. 1 – в пятьдесят четыре года. На войну все же не взяли.

Не взяли – по возрасту брата Павла, по болезни – Ивана и Кирилла. Кирилл – дядя Кира – приезжал перед войной в гости с женой и дочкой. Дочка билась о наш небольшой пол и требовала, чтобы масло на хлеб было ромбиком.

– Дрянцо с пыльцой, – за глаза определила мама. И про Кирилла: – Самый чуткий из всех Сергеевых. Только чудной какой-то – рассказывает печальное, а сам все хи-хи да ха-ха.

Теперь Кирилл был в эвакуации в Сарапуле. Строка из его письма: Завел сталинскую корову – козу. На конверте стоял штамп: Проверено военной цензурой.

В Сарапуле он заболел. Бабушка устроила его к Склифосовскому. Андросов его вскрыл и зашил: запущено. В моем дневнике:

ДЯДЯ КИРА УМЕР

27 февраля 1944 г.

Пересидев самое опасное время за городом, в сорок четвертом отец снова в Москве, в Химико-технологическом институте мясной промышленности, с начала сорок шестого – опять в Тимирязевке.

Как все – работал с утра до ночи, на заем вычитали двухмесячный оклад.

Даже все хорошо. В сорок четвертом – медаль За оборону Москвы, в сорок шестом – За доблестный труд в Великой Отечественной войне. С мая сорок девятого – за двадцатипятилетний педагогический стаж – академическая пенсия в 250 рублей. В пятьдесят первом – орден Трудового Красного знамени, в пятьдесят четвертом – медаль ВСХВ.

Размеренно – зимой Капельский, летом Удельная. Видя мое одиночество, папа охотно ходил со мной в кино, в театр – первые мои спектакли Ночь ошибок и Давным-давно в театре Красной армии. Летом на Кузнецком Мосту накупал мне марок побольше, чтобы выдавать в Удельной частями, в несколько приездов – никогда не выдерживал. Когда попадались одинаковые или ненужные, я испытывал чувство мучительной благодарности. Ненужный подарок растравлял очищенным от интереса и стоимости проявлением кровной любви и внимания.