Алеет восток

– Пяти лет не прошло после завершения мировой войны, как нам снова брошен вызов, – произнес Сталин, – и хотелось бы знать, что думают по поводу нашего возможного ответа собравшиеся здесь товарищи. А то если у нас единогласия не будет, причем истинного, а не по приказу, как мы можем других убеждать, твердым курсом политику вести? Ведь «будешь колебаться и метаться, так с двух сторон прилетит»? В то же время, насколько мне известно, у нас уже единства нет. Товарищ Маленков, вы ничего не хотите сказать?

Маленков, собравшись с духом, встал. Не было удивительно, что Сталин знает, о чем говорят в кулуарах ЦК! Но момент сейчас уж очень неблагоприятный, отложить бы, да нельзя! И Георгий Максимилианович решился – ведь не ради личных или групповых интересов лучше отступить сейчас, а для блага всего Советского Союза! В конце концов, сколько раз шел на уступки сам Сталин, в те же 30-е – и ведь уступали не только великим державам, но и какой-то Польше! И не из трусости – просто тогда очень некстати нам была война, слишком бы дорого нам обошлась даже победа, не говоря уже о поражении!

– Товарищ Сталин! Товарищи! Я считаю, что сейчас мы не должны воевать с США. Их промышленная мощь колоссальна. На один наш бомбардировщик они могут сделать три-четыре своих, на один наш истребитель – семь-восемь, на атомную бомбу – десять. У них, впервые в истории, флот, соответствующий мультидержавному стандарту, причём вооруженный новейшими кораблями, и артиллерийскими, и самое главное авианосными. И они продемонстрировали в войне на Тихом океане, что могут перебрасывать по морю и снабжать большие массы войск. Они могут позволить себе разменивать один свой самолёт на пять наших и выжигать нашу оборону атомными бомбами. А нам такого экономика не позволит. Шесть, восемь лет – не больше, потом надорвёмся, с голой ж. й, простите, останемся. Поэтому я предлагаю отступить, стиснуть зубы и не поддаваться на провокации, и бросить максимум сил и средств на Атоммаш. Лет через десять-пятнадцать, году к 1965-му, когда у нас будет достаточный военный потенциал, мы сможем что-то требовать на мировой арене. А пока – надо пойти на разумный компромисс, не доводить до вой ны! Страну погубим!

– Плохи, выходит, наши дела, – спокойно констатировал Сталин. – А что скажет товарищ Микоян?

Микоян, Маленков, Молотов и Каганович переглянулись. Вождь вел себя очень странно – уж они-то это видели, изучив Сталина до мелочей за десятилетия совместной работы! Он мог вести себя так либо в том случае, если у него в кармане имелся набор козырных тузов, гарантированно бьющих все карты оппонентов, если он смирился с поражением. Представить второе было сложно, – но и козырным тузам взяться вроде бы было неоткуда. Или все-таки они были?! Довольное лицо Берии, совершенно не производившего впечатления не уверенного в своих силах человека – интересно, что наработали подчиненные лично ему Спецкомитеты? Отчитывался ведь он только перед Сталиным! А экономические и научно-технические связи с европейскими союзниками курировал Меркулов, черт знает, что успели изобрести немцы за эти шесть лет! Непробиваемое спокойствие Василевского, – с чего бы он выглядит настолько уверенно в своих силах?! Они ведь не могут не понимать, насколько велико неравенство в экономических потенциалах и чем это грозит! И любопытно, на критические участки по флотской части Сталин с 1942 года отправляет именно Лазарева, который неизменно добивается побед там, где победить, по логике вещей, невозможно; и сейчас в состав СТО ввели Кузнецова, в дополнение к Василевскому – не следует ли это понимать так, что Вождь всерьез нацелился именно на морскую войну, преподать американцам те уроки, которые уже получили немцы и японцы? И в комплекте, «инквизитор» Пономаренко, забирающий себе все больше власти в ЦК. Интересная получается подборка людей из тех, кто верен Вождю, как псы – ключевые отрасли промышленности и сильные позиции в госбезопасности за Берией; армию представляет Василевский; флот – Кузнецов; убежденных сторонников сталинских реформ в партийном аппарате – Пономаренко. Коль скоро Вождь ввел свою «молодую гвардию», выдвинувшуюся на первые роли в государстве перед войной и во время нее, в высший орган управления государством, «старой гвардии» стоило остеречься. Это было тем более логично, что «старые» были неразрывно связаны с партийным аппаратом, тем самым аппаратом, к которому Сталин постепенно охладевал, все более явно отдавая предпочтение государственному аппарату управления страной. Пока что о противостоянии этих двух систем речи не было, – но в ЦК с тревогой следили за усилением «молодой команды» Вождя, представляющей именно госаппарат.