Алеф

– Прошу прощения за эти слова, – говорит Яо, когда мы переходим улицу, – но вы вели себя неправильно и по отношению к Хиляль, и по отношению к молодому человеку, и по отношению к самому себе. Вы не выказали должного уважения к чувствам Хиляль. Вы дали понять своему читателю, что хотите его использовать. И к тому же, будучи движимым гордыней, захотели продемонстрировать ему, что вы его выше. Было бы простительно, если бы вы сделали это из ревности, но ведь это не так. Вы просто хотели показать всем остальным и мне, что вам все равно, а это не правда.

Я согласно киваю. Духовный рост не всегда идет рука об руку со здравым смыслом.

– И еще, – продолжает Яо. – Маяковский входил в школьную программу, и все прекрасно знают, чем окончился этот менаж-а-труа. Поэт застрелился в тридцать семь лет.

* * *

С Москвой у нас разница во времени пять часов. У жителей столицы заканчивается обеденный перерыв, а мы уже садимся ужинать. Иркутск по-своему хорош, но атмосфера за нашим столом заметно напряженнее, чем в вагоне. Возможно потому, что мы привыкли к своему тесному мирку, сделались братством странников, неуклонно идущих к намеченной цели, и любая остановка кажется нам отклонением от этого пути.

После моей выходки на вечеринке у Хиляль заметно испортилось настроение. Издатель яростно спорит с кем-то по телефону, и Яо объясняет мне, что речь идет о проблемах с дистрибуцией. Троица приглашенных читателей застенчиво помалкивает.

Мы заказываем напитки. Один из читателей предупреждает, что здесь принято мешать сибирскую водку с монгольской, и за невоздержанность придется заплатить жестоким похмельем. Как бы то ни было, нам всем нужно выпить, чтобы разрядить атмосферу. Мы пьем стопку за стопкой и еще до того, как принесли закуски, заказываем вторую бутылку. Читатель, предупреждавший нас о местной водке, не хочет быть единственным трезвым за столом и под наши аплодисменты опустошает три стопки разом. Все оживляются, и только Хиляль, выпившая не меньше других, сохраняет мрачный вид.

– Этот город – жуткое место, – говорит читатель, призывавший нас к воздержанию. От выпитого глаза его наливаются кровью. – Посмотрите на улицу.

Деревянные дома с резными фасадами – зрелище по нынешним временам и вправду редкое. Похоже на музей под открытым небом.

– Я говорю не о домах, а об улице.

Да, качество мостовой оставляет желать лучшего, а в воздухе порой чувствуется запах канализации.

– Эту часть города контролирует мафия, – заявляет читатель. – Они скупают землю, чтобы построить очередной уродливый офисный центр. А чтобы жители не артачились и продавали свои дома за бесценок, мафия не дает улучшать жизнь в районе. Этому городу четыреста лет, раньше сюда приезжали купцы из Китая, здесь добывали алмазы, золото и выделывали кожу, а теперь мафия прибрала все к рукам, и даже правительство ничего не может поделать...

Мафия – слово интернациональное. Издатель по-прежнему орет на кого-то по телефону, редакторша жалуется на скудное меню, Хиляль делает вид, будто она вообще на другой планете, и только мы с Яо замечаем, что компания за соседним столиком с интересом прислушивается к нашему разговору.

Паранойя, чистой воды паранойя.

Читатель продолжает пить и клясть судьбу. Двое других дружно ему поддакивают. Ругают правительство, дороги, аэропорт. Любой из нас и не такое может порассказать о своем родном городе, с той лишь разницей, что все сказанное не будет подкрепляться словом «мафия». Чтобы переменить тему и заодно порадовать Яо, я завожу разговор о местных шаманах. Однако молодые люди тут же начинают говорить о «мафии шаманов» и «туристической мафии». Появляется третья бутылка сибирско-монгольской водки, и русские начинают говорить по-английски о политике, то ли чтобы я их понимал, то ли чтобы не поняли люди за соседними столиками. Издатель наконец убирает мобильный и присоединяется к дискуссии, редакторша вставляет реплики, Хиляль по-прежнему молча осушает стопку за стопкой. Только Яо, оставаясь трезвым и отстраненным, старается скрыть свою тревогу. Что до меня, то после третьей стопки я решаю больше не пить.

Тем временем паранойя грозит обернуться реальными неприятностями. Один из тех, что сидят за соседним столиком, встает и подходит к нам.

Незнакомец не произносит ни слова. Он молча смотрит на наших молодых читателей, и оживленная беседа затихает. Такого никто не ожидал. Мой издатель, слегка выбитый из колеи водкой и проблемами с дистрибуцией, о чем-то спрашивает по-русски.

– Нет, я ему не отец, – отвечает незнакомец, – но по-моему, этот юноша слишком молод, чтобы столько пить и рассуждать о делах, в которых ничего не смыслит.

Говорит он на безупречном английском, и произношение выдает в нем человека, учившегося в одной из самых дорогих английских школ. Голос его звучит спокойно и размеренно, в нем не слышится ни волнения, ни агрессии.