Алекс & Элиза

Этот человек, Джеймс Гамильтон, был четвертым сыном шотландского лэрда, который решил оставить семейные владения, имевшие звучное название (замок Керлоу), чтобы сделать состояние в Новом Свете. Никто не знал, правда ли это, но три богатейших карибских острова – Сент-Китс, Невис и Санта-Крус – то и дело обсуждали его очередную попытку разбогатеть и очередной разгромный провал. На самом деле, единственное, что Джеймс Гамильтон действительно умел, – это исчезать в неизвестном направлении. Так же, как оставил свою семью в Шотландии, он бросил жену и детей на Санта-Крус.

Алекс регулярно писал отцу, а иногда даже получал ответ, но больше никогда его не видел, и после смерти матери одиннадцатилетний мальчик понял, что он совершенно один в этом мире. У них со старшим братом не было родственников, способных взять на себя заботу о двух детях. Джеймса забрала на воспитание одна семья, а Алекс попал в другую. Его не усыновили – скорее, взяли в услужение. Мальчику приходилось отрабатывать свое содержание в семейной конторе в порту, но и это было еще не все. Когда приемная семья Алекса решила покинуть Санта-Крус, они бросили его, на тот момент едва вышедшего из детского возраста, выживать самостоятельно.

Но в маленьком островном сообществе он уже успел зарекомендовать себя весьма сообразительным парнем, поэтому ему удалось найти работу в одной из контор в доках. С одной стороны, та была унылой: считать грузы, следить за постоянно меняющимися ценами на ходовые товары и подсчитывать чистую прибыль и убытки. С другой, это было захватывающе: огромные деревянные корабли, каждый размером с хороший особняк, швартовались в гавани, и на берег сходили команды со всех уголков света. Западная Африка, Лиссабон, Канарские острова, Лондон, Нью-Йорк, Новый Орлеан, Саванна… Моряки рассказывали истории об огромном мире, которые заставили Алекса осознать, сколь замкнут и ограничен мирок Санта-Крус, а также разожгли желание узнать, что лежит за его пределами.

Истории моряков были потрясающими, а вот груз кораблей совсем не казался привлекательным, поскольку судна, швартующиеся у берегов Санта-Крус, в основном везли рабов.

По закону, фрахтовщики должны были «избавиться» от той части груза, что не пережила долгий путь через Атлантику, прежде чем кинуть якорь в порту. Проще говоря, команде нужно было выкидывать тела захваченных в рабство африканцев, умерших в оковах, в океан, до того как корабли прибудут в Санта-Крус. Но один-два мертвеца всегда были среди той мрачной толпы, что выгоняли, а зачастую и выносили из огромных, темных, дурно пахнущих трюмов. У тех, кто пережил мучительное трехмесячное плавание в оковах, на занозистых, кишащих вшами и крысами лежанках, мышцы так атрофировались, что они едва стояли, а кожа сплошь была усыпана язвами.

Но больше всего Алексу покоя не давали их глаза, поскольку, хоть он и не знал их языка, а они не знали его, во взглядах он легко читал понимание ждущей их жестокой, несправедливой судьбы. Каждая галочка, которую он ставил в списках «живого товара», наполняла его стыдом, ведь за ней скрывалась человеческая жизнь. Несколько сотен фунтов перейдут из рук в руки на невольничьем рынке, затем пара лет рабского труда на тростниковых полях – и жизнь покинет их истощенные, искалеченные тела.

Санта-Крус был частью невероятно богатых Антильских островов, чьи плантации непрерывно поставляли громадные количества сахара, чтобы удовлетворить сладкоежек Европы, и непрерывно поглощали внушительные партии рабов, чтобы выращивать и собирать сахарный тростник. Спрос на сахар был таков, что маленький архипелаг, общей площадью меньше штата Нью-Йорк, или Массачусетс, или Вирджиния, имел больший доход, чем все северные колонии вместе взятые. Но все это богатство добывалось ценой неисчислимых тысяч жизней, каждая из которых стоила не больше обычной черной галочки, не глядя поставленной рукой белого человека.

Поэтому пять лет назад, когда ураган надвигался из Атлантики огромной мрачной стеной, а перед ним, словно рябь от шлепка ладошкой по глади пруда, неслись гонимые чудовищным ветром волны высотой в двадцать, а то и в тридцать футов, какая-то часть Алекса надеялась, что шторм накроет весь остров и смоет прочь всю грязь и страдания. Здания рушились как карточные домики, столетние деревья взлетали в небо как семена одуванчика, а десятифутовые стебли тростника скрывались под толщей воды, хлынувшей на остров с яростью разгневанного льва. Когда утих ветер и схлынула вода, вокруг, насколько было видно глазу, царила чудовищная разруха.