Александр Афанасьев. Крушение иллюзий

А вот — и сами американцы. Настороженные, внимательные, не оставляющие ничего на волю случая, с приборами ночного видения. Двое копаются в моторном отсеке подбитого сегодня MRAP, пытаясь привести его в норму и подсвечивая себе фонариками с красными фильтрами — а еще один занял позицию в башенке ганнера, пулемет исправен и хищно смотрит на город, на улицы, на низкие, разлапистые деревья, готовый плюнуть свинцом в любую полуночную тень, в любое движение, в любой шорох. Несмотря на ночь, американский пулеметчик внимателен, один палец на кнопке спаренного с пулеметом кнопке прожектора, другой — рядом с клавишей автоматического огня. Легкое движение пальца — и ночь вспорет ослепительный луч света, а следом полетят пули, каждая из которых пробивает насквозь машину и всей в ней сидящих.

Одни борются за свою землю. Но и у других тоже важная цель — они борются за правду так, как они ее понимают, они хотят, чтобы на этой земле люди жили, не калеча и не убивая друг друга, чтобы в стране было нормальное, избранное народом правительство, чтобы был честный и справедливый суд, чтобы никому не отрезали головы на площадях, не вешали детей, не отрезали нос и уши тем женщинам, которые не хотят жить в парандже. Если это не праведные цели — то какие же тогда праведные?

Одни не могут победить. Другие — не имеют права проиграть.

И между ними — пробирающийся без света по улицам Джелалабада японский пикап, в котором сидят афганец и американец. Все что им нужно — это купить мяса и хлеба.

Горит Джелалабад. Горят дома, подожженные за сегодня, догорают обломки домов и машин, разбитых ракетами с вертолетов. Тушить в основном некому.

— Вот здесь, сэр.

Сержант подозрительно огляделся в прибор ночного видения — улица не внушала ему доверия, хоть и движения не было видно. Ряд машин у тротуара, как минимум две сожженные, что с остальными — не видно из-за темноты.

— Точно здесь? Я не вижу лавок.

— Здесь живет мой родственник, дядя, неродной. Он привозит мясо для лавок и продает его. У него можно купить целую тушу.

— Хорошо, пошли…

Автомат за спиной, Bravo-18 в руках Чем хорош этот автомат — у него почти все, кроме перезарядки — как у М4. Прицел, приклад, способ крепления магазина, рукоятка, тактическое цевье с рукояткой — все как в М4. Только затвор передергивается как в АК. Автомат незнакомый, им он попался впервые — но Амойо уже опробовал его несколькими выстрелами, почистил и остался доволен. По длине как Commando — но безотказность выше на порядок, да и убойность всяко получше. В теснине незнакомого дома с ним управляться куда проще чем с М4, тем более — на выстрелы АКМ не сбегутся муджики со всего города, а со связью тут плохо…

Заболь забарабанил по железной двери, размера такого, как будто она вела в гараж.

— Мне… можно будет пройти внутрь?

— Думаю, что да, сэр. Дядя не очень вас любит — но со мной можно.

Стук разносился по всей улице, заставляя сержанта нервничать — он знал, что нельзя привлекать внимания, если хочешь оставаться в живых.

Наконец — дверь открыли, только на узкую щелку. Последовали длинные переговоры на пушту, из которых сержант понял несколько слов.

— Дядя согласен продать нам мясо — сказал Заболь — оно все равно сгниет. Потому что электричества нет.

Великолепно!

— Что нужно делать?

— Подгоните машину прямо сюда. Мы положим мясо в кузов.

— А цена?

— Поторгуемся.

Сержант так и сделал — подогнал пикап, начали грузить мясо. Мясо было бараньим, баранина, жесткое и со специфическим привкусом — но мясо есть мясо. Сержант прикинул, что если они сейчас приедут на базу и зажарят все мясо на костре — то половину съедят сейчас, половину утром и насытятся, как говорится, до отвала. Так — и мясо не пропадет, и пайки останутся… до лучших времен.

Во время погрузки сержант обнюхал одну из туш — похоже, еще не испортилась, хотя температура мяса уже комнатная, надо есть как можно быстрее.

Затем Заболь начал торговаться. Тут вопрос не в семейных чувствах — наоборот, если бы он просто заплатит названную цену, он бы оскорбил дядю в его лучших чувствах. В Афганистане торг — это целый ритуал, цену могут назвать и в десять раз выше, а того, кто умеет хорошо торговаться — уважают не меньше, чем скажем, хаджи [53].

Торги завершились минут за пятнадцать — это было быстро, в конце концов, мясо все равно надо было продавать, оно портилось. Сержант заплатил долларами, которые отсчитали при свете фонарика, и цена была в два с лишним раза ниже, чем называли на базаре цену ему.

— Руки бы помыть… — сказал сержант, как американец он привык к чистоте, и липкая пленка от мяса на руках сильно раздражала

— Там есть вода… На втором этаже, вода пока еще есть.

Лестница была темной и узкой, Гэтуик поднимался по ней первым, Заболь шел следом. Рукомойник здесь был совсем примитивным, китайским. Сержант плеснул на руки, вытер — он знал, что в Эй-стане вода — ценность, и не хотел расходовать ее много, чтобы не причинять неудобств хозяевам. Вытерев руки ветошью, матово белеющей в темноте, он повернулся, чтобы уходить, и вдруг…