Александр Башлачёв: человек поющий

Но если ты чувствуешь в себе любовь, ты люби и рассказывай о ней. Если ты что-то ненавидишь, а, как мы поняли, это тоже — любовь, рассказывай об этом. Но честно, слушай себя! Не пытайся придумывать какие-то немыслимые образы, целлофановую культуру создавать. Жизнь есть жизнь, и она не простит тех, кто думает о ней плохо. Только тех она не простит. Только тех, кто пытается ее подменять представлениями о ней. Жизнь свое возьмет. Жизнь — это жизнь.

И поэтому мне не нужны те песни, которые я слышу чаще всего. То, что я люблю, — это совсем другое. Я не вижу любви в них. Это — пустые песни, даром убитое время, даром прожженная жизнь, холостые заряды. Это называется «коптить небо» — сжечь себя, сжечь свои запасы, свою энергию, свои дрова, но сжечь их впустую. Ничего из этого не выходит, никого ты этим не накормишь, ничего у тебя на плите не стояло, и ты просто прокоптился весь. Небо коптить не надо, его цвет нас пока устраивает.

БЮ: А из тех песен, которые ты слышишь, ты хоть у кого-то находишь то, что...

АБ: Конечно. Я очень люблю Бориса Гребенщикова, хотя мы с ним совершенно разные люди.

БЮ: Ты слышишь, что он поет о любви?

АБ: Безусловно. Он поет о своей любви. А я уважаю любую любовь. Любую.

БЮ: А у Макаревича?

АБ: И у Макаревича тоже о любви. И у негров с Ямайки о любви. И когда я вижу, что рабочий человек приходит на работу и он счастлив тем, что он занимается любимым делом, я его очень уважаю. Это — хороший честный человек. А раз он в труде честный, то он не может не быть честным во всем остальном!

Его жизнь иногда вынуждает на какие-то компромиссы, ходы, которые он вынужден делать, хотя тоже, наверное, не стоит. Но, в принципе, в корне человек честный.

БЮ: А глум может быть любовью? Вот new wave во многом основан на каком-то таком глумлении...

АБ: Я считаю, что если что-то осуждать, то, в первую очередь, — себя.

БЮ: В наших корнях, в частушках, есть подчас и глум, и ерничество. В наших корнях не только любовь и не только ненависть. Или только любовь?

АБ: Просто мы каким-то образом поляризовали, выделили любовь в чистом, кристальном виде абсолюта. Не существует чистой любви во плоти. Всегда что-то примешивается. Невозможно играть на одной ноте, скажем так. Есть некая доминанта и вокруг нее масса того, что представляет собой музыка.

Любовь, скажем, как тональность. Если задать тональность «любовь», взять некую ноту «любовь», которая будет единственно верной и определяющей, то всё, что вокруг нее, и будет жизнь, как вокруг той самой ноты будет музыка. Но на одной ноте ничего не сыграть. Точно так же, как одной любовью совершенно невозможно жить. Это определяющая сила, самая великая сила.

Любовь к жизни в каждом из нас есть, но отличаемся мы друг от друга тем, что плюс к любви, какой замес в тебе, кроме любви, что в тебе еще есть...

Поэтому можно долго рассуждать: глум — это любовь или не любовь. Это уже замес, это уже зависит от того, какое в тебе тесто! Тесто же бывает совершенно разное — для того, чтобы испечь пирожок или блины, или белый хлеб, или черный. Все это нужно в жизни. Но все равно зерно в основе.

И любовь — это зерно, а все остальное зависит от того, какую задачу ты перед собой ставишь. И надо понять, какая задача перед тобой стоит, какая дорога тебя ведет, куда тебя ведет дорога.

Она же тебя именно ведет. Надо понять, что не ты идешь по дороге (хотя это одновременно и так), а она ведет тебя. Точнее, не только ты идешь по этой дороге сам, ищешь ходы, но и дорога тебя ведет за душу. Как тебя мама за руку ведет, так и дорога ведет тебя за душу. И ты иди, шагай вперед.

БЮ: Ты живешь так, как хочешь жить сейчас? Ты сейчас как затеял свою жизнь?

АБ: Да знаешь, я дышу и ду́шу не душу́. Я стараюсь не врать ни в песнях, ни в жизни, стараюсь не предать любовь. То есть как «стараюсь»... Я ее просто не предам.

Самая страшная потеря — это потеря любви: к миру, к себе, к людям, к жизни. Я только обретаю это. Я жил всю жизнь больным человеком, темным, слепым, глухим. Я очень многого не понимал.

Я понимаю тех людей, которые занимаются музыкой. Они не виноваты, в общем-то. Просто они себя не нашли. Прежде чем брать в руки перо, кинокамеру, гитару, всё что угодно, ты сначала попытайся найти себя. Спроси себя: имеешь ли ты право этим заниматься?

Это — по большому счету, конечно. Ну, а как же иначе?! А по какому еще счету судить? Не бывает третьей свежести. Бывает только первая, она и последняя. Тут то же самое.

АШ: Ты говоришь, что есть моральный критерий: «Имеешь ли ты право?» А встречались ли тебе гении-разрушители? Которые на этот вопрос ответили бы: «Нет, не имею, но не могу».

И допустим, разрушают они гениально. И может быть, в этом разрушении они открывают какую-то жизнь?

АБ: Любое разрушение естественно. Истина рождается как еретик, а умирает как предрассудок. И этот предрассудок нужно разрушать. Поэтому весь вопрос в том, что они разрушают.