Александр Блок

За бурей жизни, за тревогой,
За грустью всех измен, —
Пусть эта мысль предстанет строгой,
Простой и белой, как дорога,
Как дальний путь, Кармен!

После творческой щедрости 1913 и 1914 годов 1915-й поражает своей скудостью. Блок почти не слышит музыки, вдохновение его покидает. Пишет несколько стихотворений— холодных, вымученных. Лучшее, что он создает за этот бесплодный год, — небольшая поэма «Соловьиный сад». М. А. Бекетова сообщает: «В этой поэме есть отзвуки последнего заграничного путешествия. В Гетари была вилла, с ограды которой свешивались вьющиеся розы. Блоки часто проходили мимо нее и видели на скалистом берегу рабочего с киркой и ослом». Этот рабочий довольно неудачно выбран поэтом в герои поэмы. Он «ломает слоистые скалы в час отлива на илистом дне», и осел таскает их к полотну железной дороги. Каждый день проходит он мимо ограды прохладного сада.

По ограде высокой и длинной
Лишних роз к нам свисают цветы.
Не смолкает напев соловьиный,
Что-то шепчут ручьи и листы.

В синем сумраке за решеткой мелькает белое платье— она манит его, кружится, поет. Там — другой, волшебный мир. Поэт не описывает его, — он растворяет его в музыке: — розы, и соловьи, и закатный туман, и белое платье поют в стихах:

И она меня, легкая, манит
И круженьем, и пеньем зовет.
И в призывном круженьи и пеньи
Я забытое что-то ловлю,
И любить начинаю томленье,
Недоступность ограды люблю.

Герой подходит к ограде — она сама отворяет ему. Соловьиная песнь гремит, шумят ручьи, звенят, спадая, ее запястья. Сладостна певучесть строфы:

Вдоль прохладной дороги, меж лилий,
Однозвучно запели ручьи,
Сладкой песнью меня оглушили,
Взяли душу мою соловьи.

Мелодия «и» (Лилий, ручьи, оглушили, соловьи) с трелями — ьи, ью, ою, ьи (ручьи, песнью, мою, соловьи), с внутренними созвучиями (оглушили — душу, взяли — соловьи) напоминает роскошную негу звуков пушкинского «Бахчисарайского фонтана».

Но ни ручьи, ни лилии, ни соловьи не могут заглушить далекого рокота моря:

Отдаленного шума прилива
Уж не может не слышать душа.

И глухая музыка океана (шу, уж, же, ша, ша) побеждает соловьиную песню любви. Рабочий уходит из заколдованного сада: его тяжелый лом заржавел под скалой — нет ни осла, ни хижины на холме:

А с тропинки, протоптанной мною,
Там, где хижина прежде была,
Стал спускаться рабочий с киркою,
Погоняя чужого осла.

Фольклорный сюжет о блаженной стране, где годы кажутся минутами, превращен Блоком в сказку о «Соловьином саде», — в полотно, затканное тончайшими мелодическими узорами.

В отделе «Родина» помещено три стихотворения, посвященных войне 1914 года: «Петроградское небо мутилось дождем», «Я не предал белое знамя» и уже знакомое нам стихотворение «Рожденные в года глухие». В первом описывается отъезд на фронт эшелона. Солдаты, взвод за взводом, наполняют вагоны, кричат «ура», тихонько крестятся…

В этом поезде тысячью жизней цвели
Боль разлуки, тревоги любви,
Сила, юность, надежда…
В закатной пыли
Были дымные тучи в крови.

Поэт заставляет себя не грустить и не жалеть.

Эта жалость — ее заглушает пожар,
Гром орудий и топот коней.
Грусть — ее застилает отравленный пар
С Галицийских кровавых полей…

Блок узнает «начало высоких и мятежных дней». Не грусть и не жалость сжимают его сердце, а вещая тревога на пороге нового мира. В стихотворении «Я не предал белое знамя» — над смертным сном России горит Вифлеемская звезда, муки России — страда земли, рождающей Христа.

Крест и насыпь могилы братской,
Вот где ты теперь, тишина!
Лишь щемящей песни солдатской
Издали несется волна.
А вблизи — все пусто и немо
В смертном сне — враги и друзья.
И горит звезда Вифлеема
Так светло, как любовь моя.

Взрыв мировой войны обостряет в Блоке чувство мистического признания России. В ее прошлом— сжигающая вера раскольников, заревая слава монастырских крестов. В глухих лесах, на обрывах, на ржавых болотах пылали когда-то срубы староверов: