Александр Блок

Александра Андреевна и Любовь Андреевна не уживаются в одной квартире. Не в силах развеять блоковское отчаяние ни юная Книпович, ни старая гувернантка Кублицких мадам Мари. Всего неделей раньше он еще размышлял о возможности поездки за границу: в Германии у него неполученных гонораров на 80 тысяч марок — немного, но и немало, учитывая, что жизнь там стоит примерно 22 тысячи в месяц… Но теперь и Европа уже не манит: кажется, что и там победила «вошь». Достоевское словечко.

В апреле он пишет для затеваемой новой «Литературной газеты» критическую статью «Без божества, без вдохновенья», с подзаголовком «Цех акмеистов». Странная для педантичного Блока небрежность: никакого «Цеха акмеистов» не существовало. Был Цех поэтов, на открытии которого в 1911 году Блок сам присутствовал. Именно здесь сформировался акмеизм как поэтическое течение. Прерванная войной деятельность Цеха возобновилась в конце 1920 года. В феврале 1921 года Цехом был выпущен рукописный журнал «Новый Гиперборей», а затем альманах «Дракон», куда и сам Блок дал два старых стихотворения. Тем не менее он обвиняет альманах в «цеховом “акмеизме”» и саркастически замечает, что «пламенем “Дракон” не пышет».

Шутка явно не блоковского уровня, как и те критические штампы, при помощи которых выносится приговор акмеизму: «Н. Гумилёв и некоторые другие “акмеисты”, несомненно даровитые, топят самих себя в холодном болоте бездушных теорий и всяческого формализма»; «они замалчивают самое главное, единственно ценное: душу ».

Вполне естественно, что крупнейший поэт русского символизма, сумевший в своей великой поэме использовать также и авангардно-футуристические приемы, не принимает акмеистической поэзии, считая ее безжизненной и книжной. Без борьбы направлений, без критических сшибок невозможно движение и самой литературы, и литературной мысли. Но, глядя на дело с исторической дистанции, нельзя не ощутить несправедливость и чрезмерную жестокость блоковской критики. Он — поэтический гений, Гумилёв просто большой поэт. Тут можно было и великодушие проявить, тем более что Гумилёв всегда высоко оценивал Блока и почтительно писал о нем как о классике, без соревновательного чувства. Более того — он считал Блока «прекраснейшим образчиком человека».

«Литературную газету» не пропустит цензура, и статья «Без божества, без вдохновенья» останется неопубликованной до 1925 года. Гумилёв ознакомится с корректурой номера и вознамерится написать в ответ статью «О душе», но август 1921 года поставит точку в жизни обоих оппонентов.

Двадцать пятого апреля Блок в последний раз публично выступает в Петрограде, в Большом драматическом театре. Вечер начинается с лекции Чуковского о Блоке, крайне неудачной. Самого поэта принимают хорошо, он утешает критика и дарит ему цветок из полученного от публики букета. Известный фотограф Наппельбаум запечатлевает их вдвоем на снимке.

А 1 мая Блок в компании Чуковского и Алянского отправляется в Москву. Надежда Александровна Нолле-Коган, жена известного литературоведа-марксиста, встречает его на вокзале и везет к себе домой на Арбат в некогда «царском» автомобиле, а ныне персональной машине Л. Б. Каменева, украшенной красным флагом.

Блоку организуют в общей сложности шесть выступлений с целью поддержать его морально и материально. Физически ему это нелегко, а три вечера в Политехническом музее (по данным Вл. Орлова, 3, 5 и 9 мая) разочаровывают и в гонорарном смысле. В Политехническом музее к Блоку подходит представиться Пастернак, который так написал об этом в своих «Людях и положениях»: «Блок был приветлив со мной, сказал, что слышал обо мне с лучшей стороны, жаловался на самочувствие, просил отложить встречу с ним до улучшения его здоровья». Согласно Пастернаку, в тот день (получается, что это 7 мая) Блок выступал еще в двух местах, причем в Доме печати ему собирались учинить «разнос и кошачий концерт». Пастернак с Маяковским отправляются туда с целью предотвратить скандал, но опаздывают.

В Доме печати на Никитском бульваре действительно возникает «пря» (словечко из блоковского дневника) между защищающим поэта «коммунистом» П. С. Коганом и нападающим на него футуристом Сергеем Бобровым. «Мертвец!» — раздается из зала по адресу Блока (по всей видимости, этот выкрик принадлежит стихотворцу Александру Лурье, беспощадно оцененному Блоком-критиком в 1909 году). Автор «Плясок смерти» и «Жизни моего приятеля», поэт, воспевший творчество как гибель, истинный человек-артист отвечает единственно достойным в этой ситуации способом: он соглашается, что мертв.

Что не мешает ему, однако, в тот же теплый майский вечер проследовать с Никитского бульвара в Мерзляковский переулок, где находится «Итальянское общество». Проделывая этот короткий путь, поэт вспоминает «Итальянские стихи», которые ему предстоит читать, а вслед за ним, на тактичном расстоянии, шагают с цветами в руках его настоящие, непритворные ценители. Встреча удается — жизнь возвращается, как это было в Италии двенадцать лет назад.

Последнее выступление — в Союзе писателей 9 мая.