Александр Дюма

Как бы усердно он ни трудился, расписывая излишества, которым предавался Калигула, это нисколько не мешало ему посещать самые блестящие салоны Парижа, чтобы красоваться и болтать без удержу. Впрочем, весь город в то время был охвачен ликованием. Юный Фердинанд, герцог Орлеанский, к которому Дюма издавна относился с почтительной симпатией, только что женился на прелестной Елене Мекленбург-Шверинской. Было объявлено, что по случаю этого радостного события их величества устраивают в Версале парадный обед, за которым последует бал, и что туда будут приглашены наиболее выдающиеся личности Франции. Дюма гордился тем, что попал в число избранных. Тем более что в знак своего восхищения и расположения Фердинанд решил представить его к ордену Почетного легиона. Он должен был стать кавалером ордена, Гюго же удостоится звания офицера. Чем объяснить подобное распределение наград, почему к двум писателям отнеслись по-разному? Может быть, Гюго пишет лучше, чем Дюма? Ничего нельзя было сказать с уверенностью, да и вообще судить о чем-либо было рано. Александру претил торг, он был бы рад любой награде. Однако Луи-Филипп, который полновластно здесь распоряжался, припомнил, как его бывший сверхштатный служащий некогда имел дерзость подать ему прошение об отставке. Его величество был чрезвычайно злопамятен, а потому сердито вычеркнул имя наглеца из списка представленных к ордену Почетного легиона. Александр, оскорбившись, известил Фердинанда о том, что в таком случае его не будет на версальском празднике. Гюго встал на его сторону и из цеховой солидарности также отослал назад пригласительный билет. Фердинанд, который обоих писателей уважал и обоими восхищался, отправился к отцу в надежде его смягчить. Луи-Филипп нехотя сменил гнев на милость, и вскоре Александр смог поделиться с Гюго радостной новостью: «Мой дорогой Виктор, сегодня утром ваше и мое награждения были подписаны. Мне поручено неофициально вам это передать. […] Обнимаю вас».

И тогда же, исполняя просьбу герцога и герцогини Орлеанских, он отправился к Делакруа, чтобы купить у него картину: их высочествам хотелось сделать такой подарок Гюго в благодарность за то, что он прислал им свой последний поэтический сборник «Лучи и Тени». Александр хотел от их имени приобрести у художника «Марино Фальери», великолепное изображение восьмидесятилетнего дожа, выступившего против патрицианского правления в Венеции. Но Делакруа, который готов был уступить эту картину Дюма, ни за что не хотел отдать ее еще в чьи-нибудь руки, пусть даже и герцогские. Ничего страшного, стоит ли об этом говорить – вместо «Марино Фальери» Гюго получит от молодой четы другую картину в знак преклонения перед его талантом и уважения к его монархистским взглядам.

В ожидании начала королевского приема Александр разгуливал по бульварам, выставив напоказ украшавший его манишку огромный сверкающий крест Почетного легиона, окруженный знаками нескольких второстепенных орденов. Эта выставка разнокалиберных наград приводила его в восторг, он любовался собой, он чувствовал себя так, словно превратился в некое подобие ходячего герба. Не от своих ли африканских пращуров он унаследовал эту неумеренную страсть к побрякушкам и мишуре? Вполне возможно, но он нисколько этого не стыдился. Тот, кто пренебрегает мелкими радостями жизни, не сумеет оценить и крупных.

Наконец настал час праздника. На народном гулянье, устроенном на Марсовом поле, собралась такая толпа, что многих задавили насмерть. Зато версальский прием был просто верхом элегантности и торжественной важности. Дюма и Гюго явились на него, украшенные всеми орденами, в офицерских мундирах Национальной гвардии. В этом избранном обществе не было ни одного человека, который был бы недостоин упоминания в светской хронике. Александр был искренне растроган любезностью короля, простым обхождением Фердинанда и более чем товарищеским расположением Гюго. Он вместе с ним сожалел о том, что многие приглашенные, несмотря на свои громкие имена, оказались неспособны оценить гениальность в чистом виде. После представления «Мизантропа», которым завершился вечер, с мадемуазель Марс в роли Селимены он слышал, как высшие сановники, переговариваясь между собой, удивлялись: «Так вот что такое этот „Мизантроп“! Я-то думал, это забавно!» И для этих-то людей мы пишем! – с горечью осознал Александр.

Когда начало рассветать и праздник закончился, Дюма стоило немалого труда отыскать в столпотворении экипажей ту карету, в которой он прибыл в Версаль. Устроившись на сиденье рядом с Гюго, он вернулся к давним планам: хорошо бы им совместно руководить каким-нибудь крупным театром. Гюго, убаюканный стуком колес, уставший от грома оркестра и разговоров, клевал носом, сонно покачивал головой. Но не возражал.