Александр Грибоедов. Его жизнь и литературная деятельность

Между тем вьюки мои и чемоданы изготовились, все вновь уложено на военную ногу. Во вторую ночь я, без памяти от всего, что со мной случилось, пустился опять в отряд, не оглядываясь назад. На дороге получил письмо летучее от Паскевича, которым он меня уведомлял, что намерен сделать движение под Ахалкалаки. На самой крутизне Безобдала гроза сильнейшая продержала нас всю ночь; мы промокли до костей. В Гумрах я нашел, что уже сообщение с главным отрядом прервано, граф оставил Карский пашалык, а в тылу у него образовались толпы турецких партизан; в самый день моего приезда была жаркая стычка у Басова Черноморского полка в горах, за Арпачаем. Под Гумрами я наткнулся на отрядец из двух рот Козловского, двух рот 7-го Карабинерного и 100 человек выздоровевших, – все это назначено на усиление главного корпуса, но не знали, куда идти; я их тотчас взял всех под команду, четырех проводников из татар, сам с ними и с казаками впереди, и вот уже второй день веду их под Ахалкалаки; всякую минуту ожидаем нападения; коли в целости доведу, дай Бог. Мальцев в восхищении, воображает себе, что он воюет.

В Гумрах же нагнал меня ответ от кн. Чавчавадзева-отца из Эривани; он благословляет меня и Нину и радуется нашей любви…»

Затем в письме Булгарину от 8 сентября 1828 года он пишет:

«Дорогой мой Фадей. Я, по возвращении из действующего отряда сюда, в Тифлис, 6 августа занемог желтой лихорадкой. К 22 получил облегчение. Нина не отходила от моей постели, и я на ней женился. Но в самый день свадьбы, под венцом уже, опять посетил меня пароксизм, и с тех пор нет отдыха; я так исхудал, пожелтел и ослабел, что думаю, капли крови здоровой во мне не осталось».

Бракосочетание состоялось 22 августа вечером, после обеда в честь Грибоедова у Сипягина. Присутствовало на свадьбе 50 человек. Венчание происходило в Сионском соборе, причем Грибоедов в припадке лихорадки потерял одно обручальное кольцо. Из собора все отправились на новую квартиру Грибоедова, где состоялся ужин. Затем следовал ряд празднеств. Так, 24-го был обед у новобрачных на 100 человек, и после обеда танцы длились до 11 часов, а в воскресенье 26-го был бал у Сипягина, который открыл его полонезом с новобрачной, и танцы длились до четырех часов утра.

Наконец 9 сентября Грибоедов выехал со всей своей свитой, с молодой супругой и тещей из Тифлиса к месту своей службы. Торжественные проводы сопровождались звуками полковой музыки… Путь лежал через Коды, Шулаверы, Гергеры и Амамлы на Эривань. Из Эчмиадзина Грибоедов писал своей приятельнице Варваре Семеновне Миклашевич между прочим следующее:

«Друг мой Варвара Семеновна! Жена моя, по обыкновению, смотрит мне в глаза, мешает писать; знает, что пишу к женщине, и ревнует. Не пеняйте же на долгое молчание, милый друг, видите ли, в какую необыкновенную для меня эпоху я его прерываю. Женат, путешествую с огромным караваном, 110 лошадей и мулов, кочуем под шатрами на высотах гор, где холод зимний. Нинушка моя не жалуется, всем довольна, игрива, весела; для перемены бывают нам блестящие встречи, конница во весь опор несется, пылит, спешивается и поздравляет с счастливым прибытием туда, где бы вовсе быть не хотелось. Нынче нас принял весь клир монастырский в Эчмиадзине, с крестами, иконами, хоругвями, пением, куреньем etc., и здесь, под сводами этой древней обители, первое помышление о вас и об Андрее. Помиритесь с моей ленью…»

«Как это случилось? Где я, что и с кем? Будем век жить, не умрем никогда!» – Слышите? Это жена мне сейчас сказала, ни к чему, – доказательство, что ей шестнадцатый год. Но мне простительно ли, после стольких опытов, стольких размышлений, вновь броситься в новую жизнь, предаваться на произвол случайностей и все далее от успокоения души и рассудка. А независимость, которой я был такой страстный любитель, исчезла, может быть, навсегда, и как ни мило, как ни утешительно делить все с милым, воздушным созданием, но это теперь так светло и отрадно, а впереди так темно, неопределенно! Бросьте вашего Троспера и Куперову «Prairie», – мой роман живой у вас перед глазами и во сто крат занимательнее; главное в нем лицо – друг ваш, неизменный в своих чувствах, но в быту, в роде жизни, в различных похождениях не похож на себя прежнего, на прошлогоднего, на вчерашнего даже; с каждою луною со мною сбывается что-нибудь, о чем не думал, не гадал».

«…Наконец после тревожного дня вечером уединяюсь в свой гарем; там у меня и сестра, и жена, и дочь – все в одном милом личике; рассказываю, натверживаю ей о тех, кого она еще не знает и должна со временем страстно полюбить; вы понимаете, что в наших разговорах имя ваше часто. Полюбите мою Ниночку. Хотите ее знать? В Malmaison, в Эрмитаже, тотчас при входе, направо, есть Мадонна в виде пастушки Murillo, – вот она. В Эривани Нина Александровна увиделась и простилась с отцом, который не был у нее на свадьбе».

25 сентября поехали дальше, причем Грибоедов, проезжая через Эривань, говорил жене шутя: «Не оставляй костей моих в Персии; если умру там, похорони меня в Тифлисе, в монастыре Св. Давида».