Александр Грин

В те дни, когда изгоняли и убивали священников и сжигали Евангелие на уличных кострах, в советской России человек писал книги. Писал где попало – на камне, на ящике, на чужих столах в нетопленой квартире. И вот в душе Грина разверзлась такая пустота, что он едва не кричал от страха.

Мы не знаем – думал ли он в этот момент о Боге, но знаем, что Бог помнил о нем и вложил в его измученное сердце пророческие слова, обращенные к тем, кто еще верил, что мир – это не только кровь, голод, предательство. И вот эта книга перед нами. Давайте прочтем ее пророчество: „…Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе…

Тогда ты увидишь храброго красивого принца: он будет стоять и протягивать к тебе руки. 'Здравствуй, Ассоль! – скажет он. – Далеко-далеко отсюда я увидел тебя во сне и приехал, чтобы увезти тебя навсегда в свое царство. Ты будешь там жить со мной в розовой глубокой долине. У тебя будет все, чего только ты пожелаешь; жить с тобой мы станем так дружно и весело, что никогда твоя душа не узнает слез и печали'.

Он посадит тебя в лодку, привезет на корабль, и ты уедешь навсегда в блистательную страну, где всходит солнце и где звезды спустятся с неба, чтобы поздравить тебя с приездом“».[546]

О религиозном подтексте «Алых парусов» написал также критик Георгий Бондаренко, который прежде всего обращает внимание на место действия феерии: Каперна-Капернаум. Впервые на эту параллель обратил внимание в 60-е годы В. Ковский, но с прямо противоположных позиций:

«Использование религиозной символики для усиления по существу своему богоборческих идей можно заметить и в „Алых парусах“. Слово „Каперна“ наводит на прямую ассоциацию с Капернаумом, городом древней Палестины, жителям которого, по евангельскому преданию, Иисус предрек суровую участь за нечестивость (Евангелие от Матфея, гл. II, строфы 20, 23, 24). Мученичество Ассоль в Каперне завершается осуществлением ее мечты, многократно осмеянной капернцами. Появление снаряженного Грэем алого корабля поистине вершит над неверием капернцев некий страшный суд: „Мужчины, женщины, дети впопыхах мчались к берегу, кто в чем был… наскакивали друг на друга, вопили и падали“. Единственной возможной верой человека феерия провозглашала веру в мечту, осуществляемую другим человеком».[547]

Бондаренко же пишет так:

«Первое, что бросается в глаза – это название приморского городка, родины Ассоль – Каперна. В Евангелии Капернаум – „Селение Наума“ на берегу Галилейского моря. Для меня Каперна и Капернаум сразу же становятся тождественными, поскольку миф Грина о первом городе тождественен евангельскому мифу о втором. И мифы эти, стоит напомнить, – вовсе не несбывшееся, нереальное, но, наоборот, самая объективная реальность. Созвучие и сходство одного и другого города несомненно подразумевалось Грином, а что до других поразительных совпадений, то они могут быть и непреднамеренными, но все же являются необходимой частью мозаики мифов, а стало быть, появляются неспроста.

Капернаум в Евангелии – место проповеди Спасителя, город, где Им было сотворено множество чудес. Но в жестоких сердцах жителей города и проповедь, и чудеса не пробудили ни веры, ни любви, ни покаяния, только страх охватил горожан. Подобно этому все жители гриновской Каперны со страхом и возмущением встречают чудо корабля под алыми парусами, чудо любви. Грина обвиняли и продолжают обвинять в человеконенавистничестве, в презрении к обывателю, далекому от фантазий его „недотрог“. Хорошо. Но вспомним гневные слова Христа, обращенные к Капернауму и его жителям: „И ты, Капернауме, иже до небесъ вознесся, до ада снидеши“ (Мф. 11, 23). Так что, если и говорить о юношеском максимализме Грина, то только памятуя о „максимализме“ Христовой проповеди[548]».[549]

Еще одно важное место в «Алых парусах», которое вызывало много споров – это сцена, когда на глазах у Лонгрена гибнет Меннерс и тот не делает ничего для того, чтобы его спасти. Вот как критик комментирует этот эпизод:

«Говорили о жесткости, даже жестокости Грина, о том, что герои его не следуют заповеди „не убий“. И как вообще можно говорить о христианстве и гуманизме Грина? Этот момент долго смущал меня, и мне казалось, что и сам писатель понимает безрассудную жестокость своего героя. Как сказал Лонгрен: „Черную игрушку я сделал, Ассоль“.