Александр I

Признаюсь, при первом взгляде я не особенно была поражена красотой государя. Обаяние его заключалось главным образом в кротости выражения открытого, веселого лица. Должна также откровенно сознаться, что я не могла представить себе государя в сюртуке. Наконец, если мне позволят сказать правду, я нашла, что он недостаточно величествен, слишком любезен, слишком заставляет забывать о его высоком положении. Я не могла привыкнуть к преувеличенным любезностям, выражениям уважения и почтения, с которыми он обращался к женщинам и которые в моем представлении превосходили все, что мы знаем об изысканной галантности Людовика XIV. Мы узнали от генерала Армфельда, командовавшего в то время в Финляндии, и от г-на Чернышева, адъютанта Его Величества, что император вернется через Товиани. Г-н Чернышев, который благодаря своим поездкам в Париж и возлагавшимся на него тайным поручениям пользовался известностью, к которой он не был равнодушен, – г-н Чернышев, казалось, обожал государя, которого он прозвал «прельстителем». Через три дня после отъезда Его Величества приехавший из Шавли курьер привез письмо от князя Волконского с извещением, что Его Величество предполагает приехать на следующий день вечером к графине Морикони на чашку чая. Так как император должен был остановиться в Вилькомире, чтобы присутствовать на смотре, главный директор почт, который заведовал отводом помещений для Его Величества, намекнул графине Морикони, что было бы уместно предложить императору провести ночь в Товиани, что здесь ему было бы гораздо удобнее, чем в маленьком уездном городе, грязном и наполненном евреями; он уверил ее, что император охотно примет ее приглашение. Графиня Морикони, пожилая дама, не любившая стеснений этикета, притом страдавшая от застуженного насморка, ответила, что она недостойна такой великой чести; в то же время она тихонько ущипнула меня за руку, давая понять свою досаду. Пришлось наскоро очистить апартаменты графини, ее племянниц и их горничных, чтобы приготовить их для императора. Целая толпа горничных, молодых и старых, ходили взад и вперед, что-то несли и опрокидывали все, что несли; можно было помереть со смеху, глядя на этот беспорядок. Лакей Его Величества приказал наполнить сеном сафьяновый мешок – обычная постель Александра, всегда спавшего на жестком матрасе; при этом он с важностью сказал нам, что император никогда не допустит, чтобы из-за него беспокоились, и стал нас уверять, что ему будет слишком хорошо. В сумерки, в то время, когда в доме зажигали огни, я увидела в окно толпу мужиков и баб, которые после дневных работ возвращались в свои скромные избы и пели печальные литовские песни… Простота, спокойствие этих добрых людей представляли поразительную противоположность волнению, царившему в замке; я это заметила графине Морикони, вдове генерала того же имени, очень достойной особе, благоволившей тогда относиться ко мне как к своей приемной дочери. В то время как мы спокойно беседовали, нам доложили, что едет император. Хозяйка дома прибежала, запыхавшись; мы усадили ее на минуту, чтобы дать передохнуть, и затем все вместе пошли встречать императора. На этот раз Александр был в вышитой золотом генеральской форме, с перевязью; это уже не был государь в сюртуке. Он остановился переодеться на ферме, принадлежащей к замку. Государь, вспомнив про нездоровье г-жи Морикони, участливо спросил, как она себя чувствует, и каждой из нас сказал приветливое слово. Он сказал нам, что он торопился, чтобы поспеть к обеду в Товиани, но дурные дороги задержали его. Тогда г-жа Морикони, которую мы толкали, осмелилась просить императора сделать ей честь – остаться ночевать в замке. Государь объявил, что ни за что не захочет до такой степени затруднять ее, что помещение в Вилькомире уже готово и т. д. За этим пошли новые просьбы, ибо ясно было, что отказ вызывался лишь чувством деликатности. Мы призвали на помощь графа Толстого, который, узнав, что он сродни г-же Морикони через брак его дочери с князем Любомирским, племянником графини, тотчас обратился к императору тем фамильярным тоном, который он себе дозволял с ним: «Ваше Величество, согласитесь остаться здесь, так как это я, в качестве родственника, являюсь здесь хозяином!»

Император был, видимо, удивлен, и Толстой поспешил объяснить ему это родство. Тогда, обратившись к графине Морикони, государь сказал: «Графиня, я к вашим услугам; но умоляю вас не беспокоиться для меня».

Граф Толстой вышел, чтобы послать курьера в Вилькомир к военному министру Барклаю де Толли. Когда все уселись в круг, император спросил у графини Морикони, не употребляет ли она очень известное в Петербурге средство от кашля, прибавив, что, если средства этого у нее нет, его доктор может достать его. Возвратившийся в гостиную граф Толстой стал уверять, что он берется вылечить от насморка лепешками из придорожника. Император пошутил над его медицинскими познаниями, прибавив, что надо остерегаться его советов.