Александр I

Хорошо знакомый с военным гением Наполеона, побуждавшим его быстро кончать кампании посредством решительных действий, Бернадот, как уверяют, посоветовал русскому императору не рисковать вступать в битву с этим великим победителем на поле сражения, но, наоборот, посредством симулированного отступления заманить его в глубь русских степей. Между тем Петербург и Москва были лозунгом французского солдата. Последний, легкомысленный и беспечный, не озабоченный исходом кампании, спокойно спрашивал дорогу, считая тот и другой богатый город целью, славным завершением длинного, трудного похода.

Петер фон Гесс. Сражение при Смоленске

17 августа 1812 года. 1846

Удивленный упорным отступлением русских, Наполеон произнес в Смоленске следующие знаменательные слова: «Уж не хочет ли мой брат Александр заставить меня разыграть роль Карла XII?»

Если он это предчувствовал, почему же он не остановился? Но непобедимая гордость, наоборот, побудила его отбросить все убеждения короля Неаполитанского и князя Понятовского, предлагавших ему остановиться на зиму в Смоленске и идти на Волынь и Украину. Но Наполеон был во власти

…Духа безумия и заблуждения,

Рокового предвестника падения царей.

И Провидение уже наметило течение его судеб.

Глава IX Паника в С.-Петербурге Герцог Бассано в Вильне. Отступление французов

Я не стану подробно останавливаться на этой кампании, столько раз описанной талантливыми писателями.

Движение французских войск, направлявшихся, по-видимому, на Петербург, вызвало в этом городе всеобщую необычайную тревогу. Все хотели уехать – удалиться в глубь России. Спешили укладывать драгоценности. Императрица-мать, женщина смелая, с сильным характером, боясь не за себя, а за юных и нежных созданий, которых она окружала истинно материнскими попечениями, тоже хотела покинуть Петербург и увезти с собой молодых девиц, воспитывавшихся в многочисленных учреждениях, основанных и направляемых ее благодетельными заботами. Император Александр с полным основанием боялся, что отъезд императрицы окончательно перепугает население; и он с почтительной твердостью сказал своей матери: «Ваше Величество! Я, как сын, умолял Вас остаться, – теперь я, как император, требую, чтоб Вы остались».

Скрыв жестокую печаль в глубине своего сердца, Александр сохранял во внешности безмятежное спокойствие и публично объявил, что он покинет Петербург последним. Это осторожное поведение достигло желанных результатов, и вскоре спокойствие восстановилось во всех слоях общества.

Мари Элизабет Луиза Виже-Лебрен. Портрет императрицы Марии Федоровны. 1799

После отъезда Наполеона в Литве приступили к рекрутскому набору, к формированию полков. Один из моих братьев был назначен полковником в пехоту, а старший за свой счет образовал отряд конной артиллерии. Но, по отсутствии средств, вооружение подвигалось очень медленно, и Наполеон из своей главной квартиры писал герцогу Бассано: «Я получил в Литве значительное подкрепление. Огинский прибыл с двенадцатью солдатами новой гвардии».

Французы, оставшиеся в Вильне с дипломатическим корпусом, все горячо желали счастливого заключения войны. Я помню, что герцог Бассано, – внимательное и благожелательное отношение которого к моему отцу и ко мне я с удовольствием вспоминаю, – объявил мне однажды, что генерал Кутузов назначен главнокомандующим русской армией; при этом он сказал мне: «Надо надеяться, что мы вскоре заключим мир, ибо г-н Кутузов имеет талант проигрывать битвы».

Политику, по-видимому, не принимали в расчет, а между тем разве она не помогает одерживать победы?

Битва под Можайском или под Москвой[142], предвещая близкое взятие Москвы, явилась в глазах всех французов верным залогом мира.

Уже герцог Бассано собирался немедленно ехать в Москву для предварительного обсуждения условий мира; и окружавшие его изящные молодые люди высшего тона, по-видимому, очень беспокоились тем, что в этой местности их ожидали сильные холода.

Наконец мы узнали о вступлении французов в Москву, и весть эта, по обыкновению, была ознаменована молебном. Вечером у герцога Бассано были танцы. На балу я с удивлением заметила на лице этого дипломата выражение печали и тревоги, которого ничто не могло рассеять. Уже не было разговора об объявленном отъезде: по словам герцога, министр ждал новых известий; а последние касались московского пожара – единственного, быть может, в своем роде страшного примера патриотического самопожертвования.