Александр I

Можно лишь догадываться, какие дискуссии шли все это время. Из сумрака недокументируемой неизвестности доносятся до нас спорящие голоса Марии Феодоровны и Александра Павловича. С невероятным упорством и славной немецкой жесткостью отсекает она увертки сына; с неуклонной волей к безволию и неодолимой гибкостью отстаивает он свое право на неопределенность и шанс на прижизненную передачу власти…

В конце концов топор вроде бы совладал с тестом; Манифест стал документом, так сказать, мемориальным; после голицынских поправок финальный пассаж читался вполне определенно, и ясно было, что огласить его можно лишь после кончины государевой: «О нас же просим всех верноподданных наших, да они с тою любовию, по которой мы в попечении о их непоколебимом благосостоянии полагали высочайшее на земле благо, принесли сердечные мольбы к Господу и Спасителю нашему Иисусу Христу о принятии души нашей, по неизреченному Его милосердию, в царствие Его вечное». Прошедшее время; молитва о принятии души…

Но тесто вздохнуло, чавкнуло, начало вспухать — и поглотило торжествующий топор. На конверте, куда вложены были и текст Манифеста, и собственноручное письмо Константина с просьбою об избавлении от страшной царской участи, появилась надпись, сделанная монаршею рукою: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами до востребования моего, а в случае моей кончины открыть московскому епархиальному архиерею и московскому генерал-губернатору в Успенском соборе прежде всякого другого действия».

Что значит — «до востребования моего», если в конверте лежит не имущественное завещание частного лица, а запечатан закон Российской империи, вступающий в силу только после объявления — и по смерти «востребователя»? Это значит, что Александр оставил за собою возможность принять другой закон, отменяющий действие этого, и что от мысли переиграть судьбу и вовремя выйти из круга он не отказался.

ГОД 1823. Август. 16.

Манифест подписан.

25.

Император прибывает в Москву.

29.

Навечерие дня тезоименитства Александра I. Москва.

В Успенском соборе, когда в алтаре не было никого, кроме протопресвитера, сакеллария и прокурора синодальней конторы, архиепископ открывает ковчег государственных актов, показывает присутствующим принесенный конверт и печать, но не надпись, запирает, запечатывает и объявляет свидетелям монаршую волю о сохранении тайны.

Филарет уверен, что московский генерал-губернатор Д. В. Голицын извещен: увы. Вместо него извещен будет принц прусский Вильгельм.

Победа была за Александром — не за матерью. А то, что поражение оказывалось за Россией, что вопрос о передаче российского престола предельно запутывался, что заваривалась каша из топора, что отовсюду грозили непредсказуемые последствия, — кого это волновало?

Каждого волновало свое.

ЗЛЕЙШИЙ ПАРОЛЬ

ГОД 1824. Январь. 6.

День Богоявления.

Государь отбывает в Царское Село.

12.

Лихорадка, тошнота, горячка с рожистым воспалением на левой ноге.

26.

Воспаление все опаснее, лечение к успеху не приводит; внезапно гангренообразный струп отделяется сам собою. Всеобщее сочувствие.

«По крайней мере мне приятно верить этому, но, в сущности, я не был бы недоволен сбросить с себя это бремя короны, страшно тяготящей меня».

(Александр I — генералу Васильчикову.)

В январе отец Феодор с отцом Феодосием представили царю новую книгу «Свидетельство Иисуса Христово». Они были полны надежд; увлеченно обсуждали прочитанное в старых нумерах «Сионского Вестника», «Толковании Апокалипсиса» и «Угрозе Световостокове» Генриха Штиллинга, всюду находя подтверждение своим упованиям на скорое избавление народов от тьмы неведения и наступление времен благих. Но «вдруг, увы! неописанная перемена во всех делах последовала».

Поводом для последнего и решительного боя, который в апреле-мае 1824 года дал всем врагам Отечества «славный воин» Фотий, была не ссора с Голицыным, которого новгородец называл теперь не иначе как «овца… непотребная, или, лучше сказать, козлище». Нет; чашу Фотиева терпения переполнила очередная книга модного экстатического проповедника пастора Госнера.