Александр I и тайна Федора Козьмича

«21-го числа, поутру в 9 часов, по приказанию Дибича, отправился я, как старший в чине из числа моих товарищей, для присутствия при бальзамировании тела покойного государя. Вошед в кабинет, я нашел его уже раздетым на столе, и четыре гарнизонные фельдшера, вырезывая мясистые части, набивали их какими-то разваренными в спирте травами и забинтовывали широкими тесьмами. Доберт и Рейнгольд, с сигарами в зубах, варили в кастрюльке в камине эти травы. Они провели в этом занятии всю ночь, с той поры, как Виллие вскрыл тело и составил протокол. Череп на голове был уже приложен, а при мне натягивали кожу с волосами, чем немного изменялось выражение черт лица. Мозг, сердце и внутренности были вложены в серебряный сосуд, вроде сахарной большой жестянки с крышкою, и заперты замком. Кроме вышесказанных лиц и караульного казацкого офицера, никого не только в комнате, но и во всем дворце не было видно. Государыня накануне переехала на несколько дней в дом Шихматова. Доктора жаловались, что ночью все разбежались и что они не могли даже добиться чистых простынь и полотенец. Это меня ужасно раздосадовало.

Давно ли все эти мерзавцы трепетали одного взгляда, а теперь забыли и страх, и благодеяния. Я тотчас же пошел к Волконскому, который принял меня в постели, рассказал, в каком положении находится тело государя, и тот, вскочив, послал фельдъегеря за камердинерами. Чрез четверть часа они явились и принесли белье. Между тем фельдшера перевертывали тело, как кусок дерева, и я с трепетом и любопытством имел время осмотреть его. Я не встречал еще так хорошо сотворенного человека. Руки, ноги, все части тела могли бы служить образцом для ваятеля; нежность кожи необыкновенная; одно только место, которое неосторожно хватил Тарасов, было черного цвета.

По окончании бальзамирования, одели государя в парадный общий генеральский мундир, с звездою и орденами в петлице, на руки перчатки, и положили на железную кровать, на которой он скончался, накрыв все тело кисеею. В ногах поставили аналой с Евангелием, которое поочередно читали священники, меняясь каждые два часа. Мы четверо и несколько казацких офицеров дежурили также по два часа стоя, потому что и стула не было в комнате, и это дежурство приходилось иногда по три раза в сутки. На панихидах всегда был дежурным один из нас четверых. Кроме того, был всегда безотлучно один из камердинеров и Рейнгольд или Доберт, которые ежечасно смачивали лицо губкою, напитанной спиртом. Жар в комнате доходил до 18° и более; все двери и окна были заперты и, кроме того, горели три большие церковные свечи. Острый запах спирта, насыщенного каким-то душистым веществом, наводил дурноту, и мундиры до того им провоняли, что недели три сохраняли этот неприятный запах. Доктора признавались, что они не могли хорошо и настоящим образом произвести бальзамирование, по неимению достаточного количества спирта, в который должно бы было погрузить тело на несколько суток; к тому же я думаю, что они были непривычны к этому делу.

На второй день, подняв кисею для примочки лица, я дал заметить Доберту, что клочок галстука торчит из-под воротника государя. Он потянул и к ужасу увидел, что это кожа. Лицо начало совершенно темнеть. Теплота и уменьшение остроты спирта, стоявшего в открытой чаше и в жаркой комнате, вместо сохранения послужили только к порче тела. Сейчас побежал он к Виллие, который явился удостовериться в показании. Решили заморозить тело и тем только сохранить его. Отворили все окна, подвинули под кровать корыто со льдом и повесили у постели термометр, чтобы стужа всегда была не менее 10°. В это время холод и ветры начинали делаться весьма сильные, и каково же было нам дежурить в одном мундире. Только во время утренней и вечерней панихиды запирали окна, потому что присутствовала государыня.

20 числа поставили трон, обили всю залу черным сукном, надели на государя порфиру и положили во гроб, надев на голову золотую корону. Первый гроб был свинцовый, а этот уже был поставлен в деревянный, обитый золотою парчою с орлами. Окна насквозь были отворены, и мы уже дежурили в шляпах и с обнаженными шпагами. По окончании каждой панихиды входил Волконский, уводил вон из залы всех часовых и наконец уходил сам; оставались священник, читающий Евангелие, и нас двое, которым велено было стоять у ступеней гроба смирно и не поднимать глаз.

Несмотря на то, мы очень хорошо могли видеть, что всякий раз выходила из своих комнат императрица, совершенно одна, никем не поддерживаемая, всходила на ступени трона и начинала целовать тело и молиться. Это всегда продолжалось минут десять. Коль скоро она удалялась, Волконский опять вводил часовых, входили дежурные, и мы начинали ходить вольно».

Сохранилось немало описаний болезни и смерти Александра I, но самые интересные и ценные из них это «Записки» Елизаветы Алексеевны, «История болезни» (Н. М.Лонгинова?) и «Дневник» лейб-медика Виллие, помещаемые здесь в качестве приложений.