Александр и Любовь

Изнурила плоть я воздержаньем,
Воздержаньем злым смирила страсть,
О, к чему, к чему же с воздыханьем
Я смотрю на день, готовый пасть.

О, к чему, к чему теснят напевы

Наболевшую от власяницы грудь.
О, куда же ты ведешь, мой верный,
Мой лазурный, усмиренный путь.

Поэта хоронили 10 августа. Из дневника Кузмина: «Попы, венки, народ. Были все. Скорее можно перечислить отсутствующих». Кто-то из «бывших» остроумно заметил, что если бы сейчас взорвалась бомба, в Петрограде не осталось бы в живых ни одного представителя литературно-художественного мира.

Гражданская панихида была властями негласно отменена. По слухам, в связи с этим были даже произведены превентивные аресты. Заваленный цветами открытый гроб с телом отмучившегося страдальца скорбящие литераторы несли на руках до самого Смоленского кладбища. Коротко остриженный, с заострившимся носом, усами и торчащей эспаньолкой Блок многим запомнился в тот день не прежним античным божеством, а не пережившим битвы с очередной мельницей Дон-Кихотом.

Его похоронили под старым кленом, рядом с дедом. Поставили простой некрашеный крест. Речей не было. Анненков, помогавший опускать гроб в могилу, запомнил стоявшую рядом Ахматову.

Плакавшую над гробом Ахматову почему-то запомнили в тот день все. Имени вдовы - теперь уже вдовы поэта не упомянул никто.

Ахматова...

Однако не пройдет и двадцати лет - тон Анны Андреевны при упоминаниях о Блоке изменится. От тех кладбищенских слез не останется и следа.

И вот уже Блок у нее «сын и племянник Бекетовых и Любин муж». И всюду у него: Люба сказала то, Люба сказала это. «А Люба была круглая дура! - уточнит Анна Андреевна на всякий случай, и догрузит, - Почему Пушкин никогда никому не сообщал, что сказала Наталья Николаевна?» (и правда - почему?)

И вместо приговора - неопровержимо и безжалостно: «Стыдно всё же: заблудился во вражде баб: жены и матери».

Примечательно, что соображениями этими она поделилась с Лидией Чуковской лишь вскоре после смерти Любови Дмитриевны. И с одной стороны, не придерешься: припечатано в самое яблочко. А с другой - зачем уж так-то о поэте, которого считала, как минимум, кумиром? Значит, было зачем.

«Люба - возмездие гордости Блока», - заявит Анна Андреевна в разговоре с исследователем символизма Д.Максимовым. И тут, кажется, снова добавить нечего, но Ахматова добавляет: «Я видела ее уже в 1910 г. И тогда она была уже совсем поблеклой. Уродливая и очень неприятная женщина. Белесая, как альбиноска. С маленькими глазками. И в культурном отношении невысока. Любовь к ней Блока необъяснима».

«Необъяснима»! - ни больше и ни меньше. Вообще, Анну Андреевну, при всем уважении к ее величию, значению, знаковости и т.п., очень трудно уличить в одной сущей, казалось бы, мелочи - в объективной снисходительности к тем, о ком она поминает к слову и не к слову. В субъективной - когда она чувствует себя подающей милостыню - это сколько угодно. Но чаще всего в оценках своих Ахматова резка, хлестка и безжалостна. Хотя и высокохудожественна, что, собственно, и подкупает. Но Любовь Дмитриевна Менделеева была для нее чуть не самой записной девочкой для битья. Всякий раз, когда Анне Андреевне хочется привести убедительный пример непривлекательности, безвкусья и узурпации не своего места в истории, она моментально вспоминает о вдове Блока. Единственной, обнаруженной нами ее позитивно окрашенной репликой в адрес Л. Д. оказалась дневниковая запись начала 60-х: «Выкинуть меня из творческой биографии Гумилева так же невозможно, как Л.Д.Менделееву из биографии Блока». И мы лишь констатируем, что это то самое исключение, которое делает правило правилом, а Ахматову - Ахматовой (комплимент, сделанный через уподобление себе).

Тут, правда, необходимо признать, что до нас вообще дошло не слишком много лестных отзывов ни о внешности Любови Дмитриевны, ни о свойствах ее характера. Имевшие право говорить о ней от первого лица сохранили, в основном негативные впечатления. Которыми и делились. Исключение составляют разве что подруги. «Румяная блондинка с пышными волосами и чудесным цветом лица -настоящая русская красавица», - вспоминала Елизавета Тиме - драматическая актриса и однокашница Любови Дмитриевны по Бестужевским курсам (одна, между прочим, из венчанных жен Керенского). Ну и, конечно же, Веригина пыталась вспоминать о своей Любе исключительно хорошее. А Дельмас, например, считала, что Л.Д. «всегда была некрасивой». А заодно называла ее эгоисткой и заочно упрекала в том, что «плохо заботилась об Александре Александровиче, плохо кормила его». Константин Эрберг: «Не производит впечатления симпатичной».

Сологуб сетовал на то, что Л.Д. принимала его «крайне негостеприимно».