Александр и Любовь

Разумеется, с ума по Блоку сошла не только женская половина населения страны. Теперь уже молодые поэты России писали чуть ли не исключительно «под Блока». Среди них был и никому еще не известный 19-летний художник Марк Шагал, только что приехавший из Витебска в столицу. Ошеломленный мейерхольдовской постановкой «Балаганчика», он признавался позже, что первый толчок к определению путей его искусства был дан именно «счастливой выдумкой планов к «Балаганчику» А.Блока». И юный провинциал тоже писал стихи под кумира, хотя послать их кумиру на оценку так и не решился.

И уже совсем скоро расчетливая не по годам Ахматова отдаст должное козырности Блока и незамедлительно спровоцирует «отношения», о которых мы непременно поговорим в свой черед - «отношения», ставшие одной из главных легенд ее жизни. Она даже сокрушаться будет по поводу этой легенды: та, дескать, всерьез «грозит перекосить мои стихи и даже биографию.»

Кто, если не Любовь Дмитриевна, и что, если не ее достигшие апогея душевные метания меж двух поэтов стали топливом для плавильной печи тогдашнего блоковского вдохновения? Откуда, если не из этого горнила изверглись в тот миг наружу, в вечный космос русского стиха его - умолчим, не станем говорить о прочем - его «Балаганчик» и «Незнакомка»?

Все это настолько очевидно, что, словно загодя приветствуя нашу правоту, в августе того же года, на третью годовщину свадьбы Блок напишет своего программного «Ангела-Хранителя»:

Люблю Тебя, Ангел-Хранитель, во мгле.
Во мгле, что со мною всегда на земле.

За то, что ты светлой невестой была,

За то, что ты тайну мою отняла.

За то, что связала нас тайна и ночь,

Что ты мне сестра, и невеста, и дочь.

За то, что нам долгая жизнь суждена,

О, даже за то, что мы - муж и жена!

За цепи мои и заклятья твои.

За то, что над нами проклятье семьи.

И это не только виноватый поклон своей Любе - это еще и назначение себе. Это жутко неизбывная формула их дальнейшего сосуществования.

С тобою смотрел я на эту зарю -
С тобой в эту черную бездну смотрю.

И двойственно нам приказанье судьбы:

Мы вольные души! Мы злые рабы!

Покорствуй! Дерзай! Не покинь! Отойди!

Огонь или тьма - впереди?

Кто кличет? Кто плачет? Куда мы идем?

Вдвоем - неразрывно - навеки вдвоем!

Воскреснем? Погибнем? Умрем?

Прекрасной Дамы больше нет, признается поэт, - но есть Ангел-Хранитель. И под его крылом он навеки. Что вскоре же и стало поводом для рождения новой легенды - легенды о немыслимой замкнутости и недоступности Блока. И тут нам самое время вернуться в весну 1906-го...

Бедный Боря

Блок ревнует. Люба рвет и мечет, чтобы ей не мешали видеться с Борей. Да кто мешает-то?

Весь февраль они не просто виделись - открыто вынашивали планы совместной поездки в Италию. Из Белого: «... пять раз осознавши, что любит меня, Щ. потом убеждалась в обратном; три раза мы с ней уезжали в Италию, каждое перерешение отдавалось как драма»... Завалив свою непоследовательную возлюбленную из Москвы патетическими письмами, он снова принимается за Блока. И пишет «брату», что Люба просто необходима ему, чтобы выбраться из пропастей, в которых для него - гибель. Короче: «Саша, если Ты веришь в меня, если Ты знаешь, что я могу быть благороден.   Ты должен взглянуть на мои отношения к Любови Дмитриевне с двух противоположных точек.» То есть, Блоку открытым текстом вменяется в обязанность самолично устроить лучшим образом угодный Небу союз жены Любы с братом Борей. Либо неминуемо произойдет «драма, которая должна кончиться смертью одного из нас». Естественно, на эту ахинею Блок не ответил. Более того, в ту пору он научился жечь драгоценные прежде письма Белого. Не вскрывая. Иные же просто пролежали запечатанными в архиве Любови Дмитриевны до самой ее смерти.

А пока она - понаставившая, заметим, уже сотни точек над «i» и столько же раз эти точки отменившая - переводит огонь Бориных батарей на доставшую ее Александру Андреевну. Она пишет Белому, что с осени они с Блоком намерены жить отдельно от мамы - больно уж много та лезет в ее дела.