Александр и Любовь

Визитершу звали Н.Н. Скворцовой. Это вторая уже Наталья Николаевна. После личной встречи между ними завязалась и продолжалась до последних лет оживленная переписка. Повторялись и свидания - время от времени барышня навещала любимого поэта. В последний раз они виделись в Москве в мае 1920-го. Незадолго до смерти Блок уничтожил ее письма в числе многих прочих. А вот часть писем Блока к Н. Н. С. сохранилась. И последнее (неотправленное) относится к январю 1921 года. Правда оно и по сей день не опубликовано - хранится в собрании блоковеда № 1 В. Н.Орлова.

Но роман с новой Н. Н. - не роман в привычном нам смысле. Обжегшийся на предшественнице, Блок уже не позволяет себе дойти до большого. Всё это теперь - так, для комплекта и освежения эмоций.

А 8 марта он похвастается маме, что нашел красавицу еврейку, похожую на черную жемчужину в розовой раковине. С тициановскими руками и ослепительной фигурой. Но тут же приписка: «Впрочем, дальше шампанского и красных роз дело не пошло и стало грустно».

Печальный звоночек. Судя по «грустно», дальше роз с шампанским дело не пошло не по его инициативе. Одним словом, к середины весны от недавней свежести Блока не остается и следа. И он задумывается об очередной поездке куда-нибудь к морю. После чего, провентилировав свои банковские дела, активно навещает друзей: с Пястом они гуляют по Шуваловскому парку, с Ивановым «носятся» на велосипедах.

Так. О чем-то мы опять забыли.

Да не о чем-то - о ком-то: мы в который раз упустили из виду Любовь Дмитриевну.

Чем жила она в пору супругова подъема духа? А понятия не имеем. Знаем лишь, что новый 1911-й Блоки встретили «за очень тяжелыми разговорами». Знаем, что к концу февраля их отношения снова обострились настолько, что Блок решил искать себе отдельную квартиру (не сердитесь, но у нас тут снова совпаденьице: именно в эти дни Н.Н.-2 наведывалась).

Теперь Блоки живут исключительно так. Разлуки больше нет, но всё отчего-то гораздо хуже, чем в разлуке.

И в мае они по-своему дружно покидают Петербург: он - в Шахматово, она - за границу.

Люба отправлена в Европу первой с миссией квартирьера.

Блок пишет жене из Шахматова милые письма про птиц, зверушек, бабочек и «всяких тварей». Как то: «Появились тучи ласточек» - они пытаются слепить гнездо над их окном, но краска скользкая, и Лала беспокоится как бы гнездо не упало. «Новая собачка сидит на цепи и жалуется детским голосом», «махаон - желтый с черным», «много майских жуков», «заяц пробил лбом забор в саду и обгрыз яблоню». В общем, «все звери и люди ведут себя добросовестно». Содержание и самый тон его писем не позволяют сомневаться в полнейшем душевном равновесии поэта. Правда, физически он все-таки нездоров - цинготное что-то: «Десны побаливают, я не ем мяса и мажу их». А ест он «массу яиц» и пьет молоко. Бодр и деятельно настроен. Всё вокруг него «теплеет и пышнеет». Он бродит по лесам. В грозу вымок до пояса, зато нашел новую породу грушовки. Плотников отпустил. Прорабатывает маршрут поездки: «Стокгольм (озера?), Копенгаген - Эльсинор, (Берлин?), Антверпен и проч., Брюссель и проч., Париж (надо ли Руан и проч.?) - и Бретань. Вечер удивительный. Господь с тобой» -ТЫ жене давно уже пишется со строчной... Хвалится, что Н.Н.Скворцова прислала ему свой большой портрет. «Вот девушка, с которой я был бы связан очень «единственно», если бы отдал всего тебе. Это я тоже совершенно определенно понял только вчера». На вашей улыбке не настаиваем, а сами ухмыльнемся: об Н. Н-1 было едва ли не добуквенно то же самое: «В вас двух роковое для меня».

Письма Любы посодержательней (зарубеж все-таки), но не менее ровные. Вот она проезжает Литву: «похожа на наше, на Шахматовское». В Берлине любуется музеем Фридриха, египетским музеем, гуляет по Тиргартену. Из Парижа сообщает о встрече с Ремизовыми, живущими там по соседству с Чулковым.

Блок напрягается, но как по-отцовски несердито и где-то даже нежно. Ему «невыносимо тяжело», что Любу опять видел Чулков. Потому что, когда он, Блок, думает о ней «особенно хорошо и постоянно, как теперь», ему особенно больно видеть в ней тень легкомыслия. Любовь Дмитриевна успокаивает, рассказывая об этой и ей неприятной встрече: «Он поахал о моем приезде, что не узнал меня, что я похудела, и я, по-видимому, ему изволила понравиться, что было мне приятно в смысле того, что я сама знаю, что я теперь гораздо лучше на вид, и неприятно, что это Чулкову». И тут же про Версаль, про комнаты, где жила и спала Мария Антуанетта, про бесконечные тамошние цветники и миллионы роз вокруг бассейнов («уж я ходила по ним, ходила»), про грот («а в гроте - Аполлон и музы мраморные, группой, внизу вода»). А в другой раз она видела могилу Наполеона, и он тоже должен увидеть ее «и обязан написать про нее стихи». Прислала серию почтовых открыток с изображениями знаменитых химер Собора Парижской Богоматери. И в довершении всего: «хочу очень уехать скорей опять к высокому, к одиночеству, и так встретить тебя».