Александр и Любовь

Вообще роман Блока с Волоховой - едва ли не самое «запротоколированное», но вместе с тем и самое, пожалуй, загадочное из всех его любовных приключений. Что означает это «полюбила»? То, что мы все и подумали? А как же тогда быть с известным конфузом, когда Н.Н. гневалась на Блока за строчки о «поцелуях на запрокинутом лице»? Они якобы слишком недвусмысленно свидетельствовали о том, что ее роман с поэтом был реализован, в то время как строки эти «не соответствовали реальному плану» (ее формулировка). И больше того -хорошо известно, что Блок в ответ виновато объяснял, что «в поэзии дозволено некоторое преувеличение». «Sub specie aeternitatis» («под соусом вечности», как растолковывал он разъяренной актрисе).

Позвольте-ка: но если уж поцелуй - «дозволенное преувеличение», о чем еще толковать? Может быть, о строчке «Ты ласк моих не отвергала.», появившейся много позже? Кто, извините, врет? Волохова - подруге или Блок - маме? Мы ставим на лукавство Блока. Мы вынуждены констатировать, что этот его роман, как, видимо, и многие другие, можно смело опустить в копилку любовных фиаско поэта. Мы уверены, что сам Блок никогда не согласился бы с такой точкой зрения. Мы понимаем и разделяем его позицию, но упрямо полагаем, что сей роман очень показателен, и помогает в поиске ответов на многие из мучающих нас вопросов.

И мы обязательно сделаем это, но... Но мы же совсем забыли о Любе! Отмотаем-ка киноленту чуть-чуть вспять.

Любин дрейф.

Узнав о новом увлечении Сашуры, тетушка отметила в дневнике, что Люба ведет себя выше всяких похвал: бодра, не упрекает и не жалуется, присмирела даже, ласкова и доверчива с «мамой». А, взглянув на себя в зеркало, даже хмыкнула: «Ведь какая я рожа, до чего подурнела!». Внезапные смирение и ласковость Любы вскоре найдут элементарное объяснение, но продолжение тетушкиных воспоминаний мы просто обязаны выделить. В каждом слове здесь - неподдельное страдание. В каждой реплике -безупречно точная оценка произошедшего и происходящего -оценка на уровне разгадки. И в каждой попытке заглянуть в завтра - жуткое, но удивительно верное пророчество. Читаем: «Сказка их, значит, уже кончена. Если он и вернется к ней, то уж будет не то, та любовь, значит, уже исчезла. Это, конечно, брак виноват и, кроме того, полное отсутствие буржуазных и семейных наклонностей у него. Она из верных женщин и при том его пленительность сильнее ее. Она всегда шокировала его своей вульгарностью, а он ведь как есть поэт, так всегда им и бывает со всем своим обликом. Пострадать ей, конечно, надо, но - боюсь я за нее. Ведь согнуться она не может, как бы не сломалась и не погибла. Ведь годы самые страстные - всего труднее мириться. А поклонников нет. Боря потерял свой последний престиж, а других-то нет.». И - о племяннике: «Еще прошлой весной была «Незнакомка», а теперь вот она и воплотилась окончательно. Разве поэт, создающий такие женственные образы в 25 лет, может быть верен одной жене?»

Да, Марья Андреевна бесконечно влюблена в своего «детку», но она влюблена в него не безумно. И как, быть может, никто другой, до безжалостного строга к нему. Она, конечно же, деликатна, но деликатность ее - не вместо правды. И мы не можем остановить тетушкиных откровений. Запись от 31 января заканчивается так: «Люба все-таки не красавица и красавицы ей опасны, а Волохова красавица. Не даром думала я об искушении маскарада после «Балаганчика». Да, я боюсь за Любу». И наконец - спустя пять дней: «В Любу влюблен Чулков, который с женой разъехался. Люба с ним кокетничала и провела чуть ли не целую ночь в отдельном кабинете и катаясь. Последнее мне уже совершенно непонятно. Франц думает, что это надрыв.»

Надрыв надрывом, но разъезжаться Блоки пока не хотят. При этом Саша яростно влюблен в Волохову (и это не секрет ни для кого, включая Любу), Люба - «кутит с Чулковым». Уверяет сестер Бекетовых, что не страдает. Те, разумеется, не верят и жалеют ее. И через неделю в тетушкином дневнике: «Люба совсем полюбила Чулкова и с ним сошлась.   Люба взяла любовника.   Как она презирала измену одной любви. И все мы так этому верили. Еще на днях Аля говорила мне: у нее верное сердце, она всегда будет любить Сашу».   И вдруг у Любы будет ребенок»

Господь с вами, Марья Андреевна, пифия вы наша! Ни слова больше! Не накаркайте, голубушка! Больно уж гладко у вас это в последнее время получается. Однако сказка-то и самом деле кончена. Ждала-ждала наша Люба, ждала-ждала, да и - совершенно прав полковник - надорвалась ждать.