Александр и Любовь

Но вот другое ее письмо, побеспокойней: «Милый Лалочка, не посылай мне больше злых писем, они меня мучат невыносимо своей жестокостью; когда ты приедешь, я тебе их покажу, и ты сам увидишь, что они очень несправедливы, и что так писать нельзя, когда находишься за 5 дней езды. Я знаю, что тебе диктует их твое нервное состояние, а не отношение ко мне, но это не помогает, и слова бьют прямо в сердце. Я об этом всем буду с тобой говорить, когда приедешь; тогда же сговоримся, как нам быть дальше.   За время, когда я пишу это письмо, в котором сказано, что ты не любишь меня, что я средний человек и потеряла душевный вес; подумай сам, подумай сам, зачем это писать за тысячи верст?.. Мой Лала, надо очень много силы, всякой, ты уж поверь, чтобы через три часа (я его получила три часа приблизительно назад) быть уже спокойной, видеть тебя, милого и любимого моего Лалаку, а не какого-то с кнутиком».

И тут мы сталкиваемся с удивительным: письма Блока, в ответ на которое послано это - умное, теплое, докторское какое-то - в полном собрании их переписки нет. Не посылал Блок Любе ничего такого - «с кнутиком». Удивительно не то, что его нет (понятно же, что не его одного!). Поражает, что нам милостиво оставили Любин ответ, который волей­неволей наводит на мысль о необходимости еще одного - не слишком, правда, лирического отступления.

Ахи Любови Дмитриевны по поводу мраморных статуй в гроте, конечно, и впрямь несколько комичны. Но они стоят блоковского щебета про ласточек и грушовку. Интересно другое: что это вдруг дает Блоку право (ну пусть не право - повод) писать вдруг жене за тысячи верст, что она человек средний и душевный вес потеряла? И еще больше потрясает реакция Любови Дмитриевны - профессиональная реакция многоопытной воспитательницы детсада. Будто готова была. И точно знает, какими словами утешать капризного «Лалку».

Кстати уж и несколько слов в защиту вкусов Любови Дмитриевны. Читая исследования предшественников, обнаруживаешь, что все они были одержимы идеей открыть нам глаза на гигантскую сущностную пропасть между этаким титаном духа Блоком и его распустышкой-женой. То, что блоковеды Любовь Дмитриевну не любили - факт. Чего стоит один только обнаруженный ими в посмертных записках Любови Дмитриевны листок с «радостями»! Речь об обычном листочке, на котором пожилая женщина взяла да и перечислила всё, что особенно радовало ее в жизни. Там и «чудные платья», и «парчи, шелка и кружева», и балетные спектакли, и модные журналы, и даже «битые сливки с земляникой». - «Немыслимо представить себе, - возмущается товарищ Орлов, - что Блок составляет такой список своих «радостей».

Ох, мамочки дорогие: застукали фетишистку! Сливки битые любила! И - что? Энциклопедически ж установлено: можно быть дельным человеком и думать о всевозможной ерунде. Потому как крути не крути, а личность человека складывается в подавляющей своей основе из маленьких и меленьких его пристрастий и антипатий. Гражданские позиции и эстетические принципы - увы, всего лишь крохотная  надводная часть айсберга.

А куда в таком случае прикажете девать многочисленные Блоковы фотоальбомы, которые он мог составлять сутками, и которыми хвастался гостям чуть не до самой смерти?

Нехорошо, когда судья видит не истину, а то, что уже решил разглядеть. И совсем уже плохо, когда он пытается закрыть глаза на плохо закамуфлированное. А именно так уворачиваются наши предшественники от версии о, мягко говоря, некоторой психической нестандартности Александра Александровича. Сами то и дело ссылаются на его «нервическое состояние», на регулярные в этом смысле ухудшения самочувствия, но - ни намека на возможную клиническую составляющую.

Нам видится важным хоть однажды открыть и попытаться закрыть эту тему. Ведь, казалось бы: поэт же - художник! По определению уже не должен быть нормальным. Стихи, как известно, рождаются лишь из ой какого сора, и других вариантов тут нет. Случаи с Ван Гогом или тем же Врубелем - случаи, конечно, пограничные, заграничные даже. Но где вы видели трезвого умом человека, способного угробить жизнь на укладывание смыслов в размеры? Еще покойный Цицерон говорил, что ни один здравомыслящий человек не будет танцевать ни при каких обстоятельствах. Впрочем, «адвокаты» Александра Александровича и не отрицают факта душевной неоднозначности их подзащитного. Но тут же предполагают некоторое сгущение красок вокруг этого щекотливого вопроса. А на всякий пожарный еще и ссылаются на «дурные предрасположенности» и «тяжелую наследственность».

Наследственность и вправду предрасполагала. Дед поэта по отцовской линии скончался в доме скорби.