Александр I. Самодержавный республиканец

Сюжеты были более чем знакомые: аграрно-крестьянское законодательство, ограничение произвола верховной власти, изменение сословных отношений, реорганизация суда. Именно эти идеи в одинаковой степени волновали почти всех, кто интересовался общественно-политическими темами. При этом сами по себе экономика, финансы обсуждались редко. Вся деятельность общества Александровской эпохи затрагивала, так сказать, область надстроечную. На этой почве оно начинает заметно политизироваться. По словам князя И. М. Долгорукова, «публика вся как бы проснулась; даже и дамы стали вмешиваться в судебные диспуты, рассуждать о законах, бредить о конституциях»^{130}.

Действительно, свободные разговоры велись на любые, в том числе и самые рискованные темы. Будущий декабрист Михаил Александрович Фонвизин с удивлением вспоминал: «…никогда в России не бывало такой свободы в выражении своих мнений, как при Александре… Этою свободою пользовались члены тайного общества и, явно высказывая свои политические убеждения, нередко заставляли молчать самых горячих абсолютистов очевидностью тех истин, которые провозглашали»^{131}. Его свидетельство не только подтверждает, но и усиливает Михаил Иванович Пущин: «Мне случилось [в ресторане] у Андрие слышать за обедом, что один пистолетный выстрел в Петербурге подымет всю Европу и деспотам придется искать убежища в Азии или в свободной Америке»^{132}. Причем подобная крамола звучала из уст не политических заговорщиков, а самой обычной публики.

И дело не только в разговорах. Члены политизирующегося общества начинали ощущать свою ответственность за всё происходившее в стране. И в этом немалую роль сыграли события Отечественной войны с Наполеоном. К примеру, в июле 1812 года Алексей Петрович Ермолов писал Петру Ивановичу Багратиону: «Конечно, мы счастливы, существуя под кротким правлением Государя милосердного, но нынешние обстоятельства, состояние России, выходящее из порядка обыкновенных дел, поставляют и нас в обязанности и в соотношения необыкновенные: не одному уже Государю давать надобно будет людям… отчет в делах своих»^{133}.

Правительство не предпринимало практически никаких мер против подобных разговоров, некоторые запреты начались только после Семеновской истории. Скажем, в 1820 году в «Историческом журнале» была опубликована небольшая статья, в которой отмечалось значение ликвидации крепостного права в Остзейском крае и содержался робкий намек на желательность постепенного уничтожения рабства во всей России. Цензор, профессор Никифор Евтропиевич Черепанов, был снят с должности, а затем уволен с поста декана словесного отделения Московского университета. Но разговоры на острые темы не прекратились — они лишь ушли из светских салонов в частные кружки, то есть стали более тайными и, может быть, менее влияющими на общество, но не менее опасными для власти. В терпимом до поры отношении «верхов» к свободе слова можно при желании усмотреть их верность идеям просветителей: общественное мнение являлось одним из краеугольных камней концепции модных философов. Но можно подойти к этой проблеме и с другой стороны — говорить о пренебрежении власти взглядами нарождающегося российского общества.

Скажем, П. А. Строганов необычайно резко оценивал возможности и уровень развития первого сословия. «Дворянство у нас, — писал он с досадой, — состоит из множества людей, которые… не получили никакого воспитания и все мысли которых устремлены на то, чтобы видеть только волю императора. Этот класс — самый невежественный, самый ничтожный, самый тупой. Вот приблизительная картина того дворянства, которое живет в деревнях». Не лучше, с его точки зрения, обстояло дело и со служилым дворянством. «Хотят, — продолжал Строганов, — чтобы сословие, совершенно лишенное общественного духа, начинало бы дело, требующее именно общественного духа, умелой последовательной политики и смелости. В стране с деспотическим режимом — читал я где-то — изменения значительно более легки и менее опасны, так как они зависят от воли одного лица, за которым все остальные следуют, как бараны»^{134}.

С ним абсолютно не соглашался Михаил Леонтьевич Магницкий, тогда еще либерал и приверженец Сперанского. В ноябре 1808 года он представил Александру I записку о важности общественного мнения, где подчеркивал, что «не дерзкие общественные говоруны потрясают государства, их потрясает общественное мнение и люди, им управляющие»^{135}. Когда же в российском обществе начались противоречия по политическим проблемам? Пожалуй, различные его группы неодинаково отнеслись уже к факту создания министерств. Так, приверженцы традиционных порядков считали министерства «презрением и неуважением к закону», а указ о «вольных хлебопашцах» расценивался ими как ограничение поместной системы и создание независимого конкурента дворянству в виде свободного крестьянина.