Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя

«Теперь – поздравляю». Какая убийственная, высокомерная издевка под видом поздравления! Значит, знает, что Александр причастен к заговору, и даже не пытается скрыть своего презрения. «Ах, друг мой» и «вы император» – сколько самых разных оттенков в этих словах. Она называет другом убитого и изуродованного Павла и императором – унаследовавшего окровавленный престол Александра. Другом и императором; поистине шекспировская сцена, во всяком случае так ее воссоздает Н. А. Энгельгардт в журнале «Исторический вестник». Главное в этой сцене даже не то, что знает Мария Федоровна, а то, что Александр, по существу, не знает. Да, он причастен, но зачинщики скрыли свое намерение убить Павла. «Уверяю вас, ни капли крови, – убеждал Александра светский и любезный, жестокий и вероломный граф Пален, – мы не посягаем на жизнь вашего родителя, а хотим лишь избавить страну от тирана. Согласитесь, что дальше так продолжаться не может… Страна устала» – шептал он Александру на ухо, и в голосе его, внешне почтительном и подобострастном, сквозил внушительный холодок угрозы. Избавить от тирана, тут-то юный ученик Лагарпа, воспитанный на идеях французского Просвещения, дрогнул… и сдался, заглушив в себе слабый голос сомнения и ухватившись за обещание Палена, что ни капли крови не упадет на пол Михайловского замка.

Теперь перед ним накрашенное и подмазанное лейб-медиком Виллие лицо с надвинутой на проломленный висок и зашибленный глаз шляпой. Тиран? Нет, отец, бранивший, наказывавший и даже унижавший его когда-то, доводивший до слез своими несправедливыми придирками и вздорными выходками, но все-таки отец, неправдоподобно маленький, жалкий, превращенный кем-то в неподвижную восковую куклу. Рядом скорбно-величественная, надменная, одновременно и властная, и беспомощная мать – не императрица, а женщина, мучительно переживавшая свое горе. Сам он – не избавитель страны от тирании, а растерянный, испуганный, потрясенный мальчишка с подгибающимися от страха коленями, алым румянцем на щеках и предательски пылающими ушами. Мальчишка, на глазах которого случилось это… ужасное и непостижимое, именуемое смертью. В том-то весь и ужас, что это он не может отдалить, отстранить, отодвинуть от себя, как отдаляют все страшное дети, старающиеся об этом не думать, а, наоборот, должен приблизить, потому что он виноват.

Он сам предложил дождаться 11 марта, когда охранять Михайлов-ский замок будут верные ему семеновцы и заговорщики смогут беспрепятственно проникнуть в покои императора. Конечно, его вынудило то, что Пален показал ему собственноручно подписанный Павлом безумный указ. По этому указу Марию Федоровну и великих княжон должны были отправить в глухой монастырь, а его вместе с братом Константином заточить в крепость: Павел догадывался о заговоре. Пален сумел убедить его, что держит нити в своих руках, что он намеренно втерся в ряды заговорщиков и тщательно следит за всеми, чтобы арестовать их тотчас же, когда наступит время и они с головой выдадут себя. Государь поверил, дал себя убедить и подписал бумагу, ужаснувшую Александра. Александр и раньше смертельно боялся отца, особенно если тот топал ногами, грозил посадить под домашний арест, сослать или, сложив на груди руки, молча, пронизывающим взором смотрел ему прямо в лицо. Но тут на него словно бы уже дохнуло сыростью крепостных стен и нависших над ним заплесневелых потолков каземата, где ему предстоит провести узником оставшиеся годы…

Таким образом, его участие в заговоре отчасти было самозащитой, и все-таки он виноват, хотя ему пообещали, а он поверил. Это случилось, произошло, стало свершившимся событием, которое вобрало в себя и его сомнения, и его доверчивость, и внезапный ужас, и запоздалое раскаяние. Тут мы подходим к главному, с чего начинается нравственное движение в душе Александра: к невольному участию в убийстве. Словно кто-то велел ему оказаться там, в Михайловском замке, на нижнем этаже, в комнате с часами, изображавшими веселого Бахуса на винной бочке. Оказаться именно тогда, когда Николай Зубов наносил удар золотой табакеркой в висок Павлу, а затем пьяная толпа ворвавшихся в спальню офицеров душила его, стягивая на шее свернувшийся в жгут шарф. «Воздуха! Воздуха!» – хрипел перед смертью император. Все это происходило там, над Александром, на втором этаже, он слышал топот и крики. Да, кто-то приказал, заставил, и это был вовсе не Пален и даже не английское посольство, враждебное Павлу, державшее в руках нити заговора и тем самым мстившее ему за дружбу с Наполеоном. Нет, не они, потому что иначе участие Александра из невольного превратилось бы в подневольное, но оно осталось именно невольным, значит, приказывал и заставлял кто-то другой, неведомый и всемогущий, кому имя Рок, Судьба, Провидение.