Александр I – старец Федор Кузьмич: Драма и судьба. Записки сентиментального созерцателя

Собственно, театральная жизнь не затухала и во время боев за Париж, да и не только театральная: казалось, что город вообще не признает, не хочет знать военных действий, досадливо отмахивается от них, а знает лишь привычные увеселения и развлечения. На окраинах слышались выстрелы, доносилась оружейная канонада, а разряженная публика, как и прежде, гуляла по бульварам, сидела за столиками кафе и ресторанов, дамы примеривали шляпки в модных магазинах, а кавалеры посылали букеты своим возлюбленным, в том числе и актрисам, поскольку театр всегда был главным развлечением, а раз главным, то это уже не развлечение. Это театр, и ничего серьезнее быть не может, театр как наука страстей и школа жизни, венец гармонии и апофеоз искусства. Театр – это сам Аполлон в колеснице, сопровождаемый шествием муз, и Сатир, вызывающий смех своими гримасами и ужимками. Потому-то он так и влечет, этот театр, парижане – завзятые театралы, и в ложах партера собирается высший свет, шелестят веера и лорнеты отыскивают хорошенькое личико, капризный локон и мушку. При Наполеоне, как и в эпоху Людовиков, и во времена победоносной коалиции. Режимы меняются – театр остается…

Дирекция, извещенная о скором прибытии Александра, всполошилась, хотела дать «Триумф Траяна», чтобы этой аллегорией польстить императору и к его триумфу добавить что-то римское, но он сдержанно отказался от этой чести и попросил не заменять спектакль, объявленный в афишах. Раз публика купила билеты на «Весталку», пусть будет «Весталка». Выйдя из кареты, Александр со свитой поднялся по широкой мраморной лестнице в королевскую ложу. Публика встретила русского императора овацией, как недавно встречала Наполеона, гулом голосов, волной прокатившимся по партеру, и восторженными возгласами. Все встали с мест, и ему пришлось долго раскланиваться, прежде чем грянула увертюра.

Он ведь и сам в Эрфурте сидел рядом с Наполеоном, глядя на сцену, пожимал ему руку и даже признавался на ухо в шаловливой симпатии к одной из актрис… Вот и теперь зал блистал нарядами, украшениями, ослепляли великолепием обнаженные плечи красавиц, слегка укутанные в меха (все-таки начало апреля), и веера скрывали чарующие улыбки. Но при этом нельзя, просто невозможно было не заметить на многих (словно об этом специально позаботились) белые кокарды роялистов. Манифестация!

В антракте, когда упал занавес, актер Лаис вышел на авансцену, учтиво поклонился царю и пропел сочиненный им куплет на мотив песенки о Генрихе IV, усмирителе религиозной смуты:

Трижды славен Александр —
Август, рыцарь и герой!
Он, Агамемнон, Царь царей,
Ничего у нас не взял,
Свой закон не навязал —
Нам в короли Бурбонов дал!

(И вновь перевод хорош именно тем, что оставляет желать лучшего, как и подлинник.)

Все снова зааплодировали, и так горячо, что аплодисменты приобрели явный характер внушения: Александра благодарили за то, в чем он считал себя менее всего достойным благодарности. Он им дал Бурбонов?! Нужно было для этого разрушать Бастилию, увозить корзинами с площади отсеченные гильотиной головы и воевать со всей Европой под предводительством неудержимого Бонапарта?!.

Где еще побывал Александр в эти весенние, дымчатые, с голубыми провалами неба, дни 1814 года? Мы уже рассказывали, как он говел и причащался на Пасху, и это было, наверное, самым глубоким внутренним переживанием: душа изливалась, исповедовалась перед Богом. Площадь Людовиков внимала стройному православному пению. Но положение обязывало отдаваться внешним впечатлениям, вести светскую жизнь, принимать гостей, наносить визиты, немного флиртовать и посещать достопримечательности. Помимо Оперы он конечно же побывал в Лувре, где его с почтением водили по залам, показывали, рассказывали, давали пояснения, стараясь не утомить императора обилием сведений о мастерских и художниках. Лувр, сокровищница искусства, дворец муз и прочее, прочее. Старинная утварь, венецианские зеркала, золото, фарфор, драгоценные камни в оправе. Залы, увешанные картинами: короли, битвы, сцены охоты, портреты красавиц, голландские натюрморты. Все это он осматривал, со вкусом оценивал, всем этим любовался, задерживая внимание то на одной, то на другой вещице.

Утварь, картины и статуи, знаменитая скульптура Лувра. Заметив, что на некоторых пьедесталах нет статуй, Александр (он понял, что их спрятали, на всякий случай унесли подальше в подвалы) посетовал: «Разве я не дал в Бонди обещание, что все памятники будут в сохранности? Не думаете же вы, что я могу нарушить свое слово?»

Сопровождавшие царя постарались сгладить неловкость, оправдаться, но Александр несколько охладел к сокровищам Лувра. Да и что Лувр! Знакомый с детства, милый его сердцу Эрмитаж во многом ему не уступит!