Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»

^{Стихотворение А. Н. Яковлева. Июнь — август 1964. [ГА РФ. Ф. 10063. Оп. 1. Д. 466]}

В чужую душу не заглянешь. Возможно, он и впрямь испытывал тогда определенное недовольство. Возможно, оно было вызвано разрывом между его должностью и его потенциалом, он к тому времени уже давно убедился, что не боги горшки обжигают, что его руководители, за редким исключением, — люди малограмотные, не читавшие ни Маркса, ни Ленина, откровенные карьеристы, хорошо владевшие искусством интриг, умевшие угождать тем, кто стоит выше, и не испытывавшие мук совести, если требовалось словчить, выдать черное за белое, предать коллегу.

В личном архиве Александра Николаевича сохранилось написанное им летом 1964 года стихотворение. Оно, видимо, отражает то настроение, которое овладело сорокалетним партийным работником. Приведу его с соблюдением авторской пунктуации:

Зеленый гроб за жизнью тащится
Идет весна и жизнь идет
Но та весна зимою кажется
И не смеется и не плачется
А жизнь идет, идет, идет…

Нет, не могила жизнь пугает

Не дней стремительный полет
Зеленый холм вдали мерцает
И черный крест в тумане тает
А жизнь идет, идет, идет…

Сказать: обидно, нет тоскливо

Забытье в лету отнесет
Зачем ты, жизнь, так тороплива?
Жестока, зла, нетерпелива?
А жизнь идет, идет, идет…

Не мне судить, удел чей хуже

Конец — один! Иной черед!
Все так чертовски неуклюже
Злой мрак в душе, на сердце стужа
А жизнь идет, идет, идет…[39]

Можно только строить догадки, отчего «злой мрак в душе, на сердце стужа». Ведь внешне все у него шло хорошо. Ему ли было жаловаться на жестокость и несправедливость судьбы?

Воспользовавшись тем, что Степаков вскоре заболел и, как его первый зам, он остался за руководителя, Александр Николаевич сумел изменить название отдела, в котором еще со сталинских времен присутствовало слово «агитация». Отдел официально назывался — пропаганды и агитации. Но когда началась очередная реорганизация аппарата, Яковлев в направленной за его подписью записке о структуре и штатном расписании намеренно опустил это слово. Исходил из того, что никакой агитации и никаких агитаторов он в глаза не видел, все это давно стало атавизмом. Как ни странно, наверху никто не заметил этой мелкой шалости, так с тех пор название и осталось — Отдел пропаганды ЦК КПСС. Хотя на местах, в центральных комитетах республик, обкомах и крайкомах партии, идеологические отделы продолжали называть по-старому.

Яковлев жаловался в мемуарах: ложь пронизывала всю систему насквозь, он был вынужден участвовать в спектаклях театра абсурда, советская власть, по его мнению, была коррумпирована сверху донизу, всюду господствовали стандарты двойной морали, господствовало лицемерие.

Он избегает подробностей, но, судя по другим источникам, тоже подписывал всякие, мягко говоря, недемократические документы, например связанные с репрессиями против диссидентов, запретами на публикации произведений, не отвечавших принципам партийности.

Об этом, в частности, пишет Г. И. Куницын, занимавший в те годы на Старой площади те же должности, что и Яковлев, только в параллельном Отделе культуры: зам. зав., и. о. заведующего. Ему, Куницыну, на Агитпроп (читай — на Яковлева) жаловался главный редактор «Нового мира» Александр Твардовский: «С муками на лице он говорил мне об Агитпропе, при возникновении запретов выступавшем всегда на стороне Главлита, но никогда не „Нового мира“. Никогда — на стороне Твардовского. Никогда…»

Обращаясь в своих письмах к бывшему товарищу и коллеге, Георгий Иванович пишет: «Возглавляемый тобой Агитпроп (и, конечно, сам ты), имея куда большие возможности, занимал позицию непременно „держать и не пущать“. Так что твоя личная „прогрессивность“ в то время выглядит сегодня по меньшей мере сомнительной. А уж что говорить о периферии, да и о центральных подотчетных тебе организациях: всюду были „фельдфебели в Вольтерах“»[40].

Куницын имел право на столь жесткие слова в адрес Яковлева, ибо сам он именно тогда, в середине 60-х, располагая блистательными возможностями для карьеры, получив предложение возглавить Госкино, но вместе с ним — приказ расправиться с лучшими кинорежиссерами страны, отказался и тем самым поставил крест на своем будущем — об этом мы еще подробно поговорим в заключительной главе книги.