Александр II

– Ну, ладно… За успех не ручаюсь. Но не потому, что отец, а по совести – лучшего жениха для Веры, как ты, и днём с огнём не сыскать.

Порфирий вдел рукава сюртука и, распахнутый – очень ему нравилась желтоватая чесучовая рубашка, – подрагивая крепкими мускулистыми ногами и позванивая прибитыми к каблукам шпорами, пошёл на половину Веры.

– Барышня у себя? – спросил он горничную, вышедшую к нему в коридор.

- Она в спальне.

– Попроси её в будуар…

Порфирий похаживал по мягкому ковру, поглядывал, как в двух зеркалах отражалась его коротенькая полная фигура то со спины, то с лица.

«На Леера похож! – подумал он самодовольно. – Если отпустить бороду, да, когда поседею, совсем буду как Леер. Вот заложу руку в карман и, как он, тихим ровным голосом начну: прошлый раз мы закончили оборудование базы, теперь посмотрим, как в соответствии с этим должны быть устроены операционные линии… Впрочем, у Леера это как-то учёнее, мудрёнее выходило. А ведь и правда, я мог бы лекции читать. Мои академические работы признаны лучшими, отчёт о кавалерийских манёврах на Висле с Сухотным заслужил одобрения Обручева и Милютина. Я на дороге… А теперь ещё война… И я, чёрт возьми, еду на войну. Это тоже не шутки. Это стаж для будущего. Теория, проверенная на опыте… Георгиевский темляк [151]на сабле, а может быть… и беленький крестик!.. Всякое бывает… А там, если повезёт, и в генералы!.. Как это в «Горе от ума» –то?.. «А там – зачем откладывать бы дальше, – речь завести о генеральше!» Однако Вера меня выдерживает. А может быть, догадалась, почему я так официально… Прихорашивается… Всё-таки смотрины… будущий тестюшка… Хе-хе-хе!.. А вот… Наконец…»

Вера вышла, как всегда ходила она дома, – в строгом закрытом тёмно-синем платье, в корсете. Круглые пуговки блузки были застёгнуты сзади наглухо, узким мыском лиф спускался за талию и незаметно переходил в суконную юбку. Буфы на рукавах и турнюр были умеренны. Вера напомнила Порфирию французскую артистку, виденную им в Михайловском театре. Причёска Веры была небрежна – слишком густы и непокорны были пушистые пепельные волосы. Причёска эта очень шла Вере.

«Хороша… – подумал Порфирий, – мой оболтус понимает толк в женщинах. Мимишка его научила… И есть в ней нечто духовное, величественное… Ей губернаторшей быть. Вся губерния была бы у её ног. Девчонка – а совсем Екатерина II…»

– Вера, я к тебе по серьёзному делу.

– Садитесь, дядя, я вас слушаю, – показывая на кресло и устало опускаясь в другое, сказала Вера.

Порфирий продолжал ходить по комнате. Зеркала отражали его.

– Видишь ли, Вера… – последовало долгое молчание.

Вера смотрела на Порфирия.

– Тебе нравятся мои сапоги?.. Это наша походная форма.

– Простите, дядя, вы мне напомнили картинку в сказке Перро – «Кот в сапогах».

– Кот в сапогах?.. – Порфирий принуждённо засмеялся и остановился против зеркала, спиною к Вере. Зеркало отразило румяное, круглое лицо, тёмные усы и баки, напомаженные и приглаженные на висках волосы торчали кверху, совсем как кошачьи уши… Небольшой нос, весёлые, жизнерадостные круглые глаза – действительно кот, сытый, лавочный, холёный кот. И брюшко в чесучовой рубашке – как белая кошачья грудка… Кот в сапогах…

Порфирий застегнулся.

– А едкая ты, Вера.

– Простите, дядя. Я это с любовью.

– Охотно верю, и я к тебе с любовью. Так вот… Коротко и прямо. По-военному, по-солдатски… Я к тебе сватом. Ты – товар, я купец. Мой Афанасий просит твоей руки и сердца.

– Но, дядя… Мы же, как брат и сестра… Мы родня.

– Какая там родня!.. Седьмая вода на киселе… Разгильдяевская кровь в тебе только с материнской стороны, да и то по бабушке. Отец – Ишимский, мать – Тихменева, и только мать твоей матери двоюродная сестра моего отца. Тут и не досчитаешься, где эта самая-то родня придётся.

– Мы росли вместе, и я так привыкла смотреть на Афанасия как на брата.

– Росли вместе, потому что… Да ты сама знаешь. Твой отец, капитан конной армии Ишимский, доблестно сражался в Севастопольскую кампанию под командой моего отца, был тяжело ранен, выручая со своей батареей моего отца. Это не забывается. Он женился в доме моего отца… Я всё это отлично помню, и когда твой отец скончался, а потом умерла и твоя мать, ты осталась круглой сиротой и зажила в нашем доме со всеми нами как наша родня. Но ты отнюдь не сестра и даже не кузина Афанасия.

– И всё-таки я никак не могу себя представить женою Афанасия.

– И представлять не надо – надо стать. Афанасий едет на войну. Он хочет перед отъездом получить твоё слово. Поверь мне, получив твоё слово, он будет героем и, если Бог даст, целым и невредимым вернётся домой, ты дашь ему то счастье, какого он вполне заслуживает.

– Простите меня, дядя, но я не могу дать такое слово.

– Почему?.. Что он? Урод?.. Обезьяна какая-то?..

– Нет, конечно, не урод и не обезьяна… «Красавчик» – с детства это слышу. А всё-таки – не могу.

– Почему?.. Ну хорошо… Я понимаю. Ты умная, Вера… Мой Афанасий умом и талантами не блещет, он не в меня, а в мать пошёл… Но он такая прямота, такая честность, такой рубаха-парень… Как он будет любить тебя и холить…