Александр II и Наполеон III. Несостоявшийся союз (1856–1870).

Там и разместилась посольская резиденция. На следующий день, прежде чем приступить к делам, Мории занялся развешиванием доставленных из Франции картин и гобеленов. Он лично руководил этими работами. И только убедившись, что все в доме приведено в надлежащий порядок, во второй половине дня 6 августа посол отправился с визитом к князю Горчакову, с которым обговорил детали предстоящего вручения верительных грамот императору Александру. Мории не мог не обратить внимания на то, как молниеносно был решен для него вопрос о высочайшей аудиенции. Князь В.Л. фон Эстергази, посол Франца-Иосифа I, прибывший в Петербург раньше Мории, все еще обсуждал с Горчаковым возможность и дату такой аудиенции. Это, конечно же, не было случайностью. Официальный Петербург даже не считал нужным скрывать свое недовольство предательским поведением Вены в завершившейся Крымской войне.

Утром 7 августа Мории в сопровождении всего состава посольства выехал в Петергоф, где в это время находился император. В Петергофе французскую делегацию разместили во дворце, расположенном в Английском парке, где Мории и Горчаков обсудили последние детали аудиенции. По завершении переговоров, в установленный час, к особняку подкатили дворцовые кареты, на которых Мории и его сотрудники были доставлены к Большому дворцу. Там, в Тронном зале, в присутствии высших сановников империи граф де Мории вручил императору свои верительные грамоты, после чего, поочередно представил членов посольства. Александр II приветствовал их на безупречном французском языке. Слегка грассируя, он сказал несколько подобающих случаю фраз. Граф Иоахим де Мюрат, который оставит подробное описание поездки в Россию и коронации Александра II, запишет свое первое впечатление о царе: «Внешне, быть может, менее импозантный по сравнению с императором Николаем, Его Величество обладает не менее благородной и полной непринужденности осанкой. У него высокая стройная фигура, его лицо несет на себе отпечаток открытой души, прямого и надежного сердца. Природная доброта, отражающаяся на его лице, не исключает наличие в нем энергии и твердости характера»[145].

По завершении официальной части аудиенции Александр и Мории удалились для беседы тет-а-тет. Вот что написал об этом Мории в депеше графу Валевскому, составленной на следующий день: «Вчера я получил высочайшую аудиенцию в Петергофе. Император с ласковой приветливостью протянул мне руку… и сказал: «Я очень рад видеть вас здесь. Ваше присутствие знаменует счастливое окончание ситуации, которая не должна более повториться. Я очень признателен императору Наполеону и никогда не забуду того доброжелательного влияния, которое он оказывал в нашу пользу на ход мирных переговоров. Граф Орлов докладывал мне также, насколько он был тронут внимательным расположением графа Валевского. Я прошу вас передать ему за это мою благодарность». Потом он добавил, что император Наполеон приобрел в лице графа Орлова горячего друга. Орлов вернулся из Парижа полностью им очарованным. Кроме того, сказал император, я тронут до глубины души тем обхождением и той добротой, с которой император и императрица французов отнеслись ко всем офицерам, которых я отправлял в Париж. […]

«Я не устану повторять, – продолжал император, – насколько я счастлив видеть все эти признаки сближения, и если у войны и была какая-то хорошая сторона, то она состоит в том, что она показала нам, как велики симпатии обоих народов друг к другу и взаимное уважение обеих армий, в какой мере обе нации симпатизируют одна другой, и насколько две наши армии прониклись взаимным уважением».

Я ответил на это, писал Мории министру иностранных дел, что император Наполеон имеет аналогичное мнение, и что он совершенно осознанно включил в состав чрезвычайного посольства тех военных, кто был в Крыму и кто имел случай оценить упорство и мужество русской армии. […]

«В том, что император Наполеон прислал сюда именно вас, господин граф, – продолжал Александр, – я вижу новое свидетельство его расположения ко мне. Я знаю, что занимаемое вами во Франции положение не предполагает выполнение миссии за границей, и потому я особенно признателен за то, что сюда направили именно вас».

Вернувшись к началу нашего разговора, продолжал в своем донесении Морни, император заверил меня в его искреннем желании достигнуть доброго согласия с Францией и императором Наполеоном. Он сказал мне: «В сущности, такое желание было и у моего отца. Я искренне сожалел о недоразумении, случившемся между ним и вами. Что же касается меня, то вы можете положиться, даю вам в том слово чести, на прямоту и искренность моих намерений, и если когда-нибудь, господин граф, у вас возникнут хотя бы малейшие сомнения, обращайтесь прямо ко мне, вы всегда встретите у меня полнейшую готовность выслушать вас и откровенно объясниться с вами»[146].