Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей

Склонного к опусканию рук при неудачах генерал-адмирала Головнин ободрял с помощью писем. Особенно эффективным было напоминание о благодеяниях, сделанных великим князем для простого народа: «…пособия севастопольским раненым, помощь потерявшим имущество в Севастополе, пособия на воспитание детей, выдачи из 67 т[ысяч] р[ублей], средства, данные флоту для умственного образования (Мор[ской] сборник и заграничные плавания); освобождение охтенских поселян; освобождение кантонистов; исследование и улучшение жилищ нижних чинов; улучшение одежды и пищи их; деятельность Ваша по крепостному крестьянскому вопросу, в Финансовом комитете; в делах о раскольниках; старания об улучшении положения православных поклонников, увеличение содержания во флоте; в министерстве и портах, учреждение Пароходн[ого] общества и пр. Не есть ли все это целая цепь содеянных Вами благ?»^{131} И конечно, генерал-адмиралу приятно было читать о том, каким его образ сохранится в народной памяти: «Князь Константин Николаевич… любя русских матросиков более всего на свете, много сделал для них доброго и много для них потрудился. Мне бы хотелось, чтобы со временем сложились в народе о нем сказки и поверья и чтоб он жил в памяти народной как князь, который отличался любовью к народу. При всей скромности, согласитесь, для этого уже накоплено в течение Вашей жизни много материалов»^{132}.

Из переписки Константина Николаевича и А.В. Головнина хорошо видно, что их отношения были по-настоящему дружескими. Головнин был для великого князя самым близким человеком, с которым он мог быть откровенным во всех, даже интимных, делах. Сам же Головнин был натурой довольно закрытой и в переписке никогда не забывал своего положения и соблюдал дистанцию, которая отделяла его от члена императорской фамилии. Головнин был старше Константина Николаевича по возрасту, но разница была незначительной — всего шесть лет. Тем не менее в их переписке статусная иерархия неизменно соблюдалась: один свысока тыкал другому и называл его Головненком, другой обращался к первому на «Вы» и величал Высочеством.

Дружба двух сановников раздражала как противников, так и сторонников генерал-адмирала. Беспокоило главным образом то, что менторская роль Головнина в отношениях с великим князем была слишком очевидной. Головнину приходилось вести упорную борьбу с окружением Константина Николаевича за сохранение и укрепление своего влияния. Труднее всего ему приходилось преодолевать сопротивление великой княгини Александры Иосифовны. По этой причине в биографии генерал-адмирала он не пожалел черных красок в осуждении пагубного влияния великой княгини на мужа и не постеснялся описать ее как «весьма ограниченную от природы, хотя и не без хитрости, не получившую никакого образования и не прочитавшую в жизнь свою ни одной дельной книги»^{133}.

Чтобы снизить риск быть обвиненным в пагубном влиянии на генерал-адмирала, Головнин добивался от него самого признания в пользе информации, которую тот получал от своего друга. Такое признание явно ожидалось в ответе на его письмо генерал-адмиралу в июне 1860 г.: «В течение этого месяца… написал Вам более 10 писем. Может быть, Вы этих писем вовсе не читаете или находите их весьма неинтересными или бесполезными, но мне кажется, я поступаю по совести, стараясь из деревенской глуши знакомить Вас с подробностями сельского быта ввиду предстоящих вам осенью суждений о крестьянском вопросе в Глав[ном] Комитете»^{134}. Разумеется, Константин Николаевич благодарил за «частые и весьма любопытные письма» и просил «и впредь продолжать дарить… ими»^{135}. Именно такой ответ и нужен был Головнину: «Теперь, видя, что письма мои Вами одобряются, буду продолжать их»^{136}.

Два года спустя, когда великий князь пребывал в Варшаве, Головнин, которого в Петербурге обвиняли во вредном влиянии на варшавского наместника, почти в категорической форме потребовал от того ответа на свой вопрос: «Если мои совершенно откровенные письма приносят Вам вред, то, конечно, я должен прекратить их, но… я считаю долгом обратиться прямо к Вам с вопросом: правда ли это? Если я не получу письменного собственноручного ответа, то приму это молчание за приказание прекратить откровенную переписку и буду писать только полуофициально]»^{137}. И на этот раз Головнин получил ожидаемый ободряющий ответ: «Твои цыдулы мне всегда доставляют большое удовольствие, и я всегда их читаю с величайшим интересом.

Пожалуйста, не верь сплетням и слухам и продолжай мне писать по-старому. Чрез Тебя одного я узнаю, что делается в Питере, а это мне необходимо»^{138}.