Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей

Категоризму суждений современников вторили исследователи. «Оппозиция крестьянской реформе большинства дворянства, бюрократии и высших сановников государства (курсив мой. — О.А.) делали борьбу либерального правительственного меньшинства весьма трудной», — писал И. Иванюков^{245}. Нынешние исследователи продолжают эту оценочную традицию. Л.Г. Захарова находит место В.А. Долгорукову «среди влиятельных крепостников Секретного комитета»^{246}; отказывает в реформаторском потенциале шефу жандармов, вышедшему «из николаевского инкубатора»^{247}, и Б.Г. Литвак. Более осторожную и выверенную позицию занимает И.А. Христофоров, справедливо отмечая, что вряд ли можно сомневаться в том, что В.А. Долгоруков не испытывал «энтузиазма по поводу готовившейся реформы». Анализ отношений петербургских аристократических кругов и сановников дает исследователю основание полагать, что «картина была гораздо более сложной»^{248}. Был ли руководитель политической полиции крепостником-ретроградом, бросившим весь контролируемый им административный ресурс на противодействие преобразованиям, или же шеф жандармов был сподвижником императора, оберегавшим власть от скоропалительных решений? Какие факторы определяли практические шаги руководителя III отделения? Все это и предстоит выяснить.

Занятия Секретного комитета начались 3 января 1857 г. Определяя направление его деятельности, Александр II достаточно категорично заявил приглашенным сановникам, что «вопрос о крепостном праве давно занимает правительство» и «крепостное у нас состояние почти отжило свой век»^{249}. Затем предстояло обсудить: «Следует ли приступить теперь к каким-либо мерам для освобождения крепостных людей?» Протокольный стиль изложения («Собрание признало единогласно…») не передает деталей дискуссии. Любопытно зафиксированное в журнале понимание членами комитета того, что «волнение умов» «все-таки существует и, при дальнейшем развитии, может иметь последствия, более или менее вредные, даже опасные». Важен и весьма радикально звучащий тезис о том, что «само по себе крепостное состояние есть зло, требующее исправления»^{250}. В присутствии императора все приглашенные высказали убеждение в том, что «в настоящее время и для успокоения умов, и для упрочения будущего благосостояния государства необходимо приступить безотлагательно к подробному пересмотру» всех действующих постановлений и имеющихся проектов о крепостных крестьянах с целью определения исходных начал, которые позволили бы приступить к будущему освобождению. Принципиальный характер носило уточнение: «впрочем, к освобождению постепенному, без крутых и резких переворотов, по плану, тщательно и зрело во всех подробностях обдуманному». При этом в журнале комитета четко зафиксировано: «Государь император, выслушав сии рассуждения и заключение, изволил вполне оные одобрить»^{251}. Собственно, в этих словах и виден достигнутый компромиссный успех: комитет приступил к немедленному рассмотрению предложенного императором вопроса, не связав себя обязательствами скорого его разрешения.

17 января на заседании, посвященном определению программы работ комитета, попутно возник вопрос о гласности. Я.И. Ростовцев предложил успокоить «брожение умов» именным указом Сенату, в котором объявлялось бы о намерении пересмотреть прежние указы о крестьянах. Это предложение было поддержано большинством членов комитета как мера, направленная на успокоение помещиков и подтверждавшая незыблемость прав собственности и умеренность планов реформ. И если возражения оппонентов — П.П. Гагарина и Д.Н. Блудова — касались сути указа декларируемых начинаний, то В.А. Долгоруков говорил о последствиях этой меры.