Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей

В 1866 — начале 1881 г. правительство в освещении покушений на императора шло по пути ограничения информации о деятельности террористов. В этот период появилось 7 циркуляров, запрещавших обсуждать в печати вопросы, прямо или косвенно связанные с террором (в том числе аресты по политическим делам), систему образования и возможное введение представительной формы правления^{479}. Одновременно придворная цензуpa, охотно дававшая разрешение на публикацию стихотворений о верноподданнических чувствах, написанных по поводу того или иного покушения^{480}, с сомнением относилась к сочинениям о террористических актах, написанных в любых других жанрах. Попытка в преддверии двадцатипятилетия правления Александра II включить в «Краткий очерк царствования» описание четырех покушений вызвала «недоумение» в Санкт-Петербургском цензурном комитете и требование «исключить» от Министерства императорского двора^{481}. С такой же позиции Министерство двора подошло к сочинению коллежского советника Подчерткова, пожелавшего после 1 марта 1881 г. опубликовать брошюру с рассказом обо всех покушениях на императора. Сочинение, хотя и написанное «с самым верноподданнейшим чувством», было сочтено «неуместным»^{482}. Очевидно, власти опасались, что изложение на нескольких страницах истории семи покушений на монарха может вызвать иную реакцию, нежели та, на которую рассчитывал сочинитель. Столь же последовательно канцелярия министра двора запрещала печатать изображения террористических актов. На несколько запросов издателя «Всемирной иллюстрации» о дозволении опубликовать рисунки взрыва в Зимнем дворце последовала резолюция А.В. Адлерберга: «О взрывах не разрешаю»^{483}.

Сосредоточив усилия на установлении контроля над подцензурной прессой, власть предоставила выработку официальной интерпретации покушений на монарха Русской православной церкви. «Правительственный вестник», кроме кратких информационных сообщений, публиковал после каждого взрыва наиболее удачные проповеди, подтверждая тем самым, что правительство придерживается аналогичного объяснения происходящего. Подцензурная пресса, стремясь избежать вполне вероятных затруднений и санкций со стороны властей, вплоть до 1 марта обходила фигуру императора как «мишени» террористов молчанием.

Русская православная церковь через своих проповедников предложила объяснение терроризма, основанное на провиденциальном видении мира. Неудачи покушений 19 ноября 1879 г. и 5 февраля 1880 г. однозначно истолковывались церковью как чудеса, но в то же время и как нечто само собой разумеющееся. «Помазанника Божия» нельзя убить: «Ни пуля, ни огонь, ни другие измышления, адские орудия врагов, не похитят от нас царя, пока на то будет Святая Воля Божья», — убеждали священники паству^{484}. При такой начальной посылке проповедникам необходимо было объяснять не причины покушений, а причину Божьего «попущения» злоумышлении на императора. Возможность наказания самого Александра II исключалась. Протоиерей Василий (Нечаев), напоминая прихожанам историю Иова Многострадального, специально оговаривал: Россия не должна впасть в заблуждение, в которое впали друзья Иова, посчитавшие, что его муки — кара за грехи. «Остережемся думать, что Господь покарал царя за его личные грехи, которые притом нам неизвестны», — наставлял он^{485}. Оставалось единственно возможное объяснение: «попуская» совершаться покушениям, Бог «поучает событиями» «нерадивых чад»^{486}.

В речах священников Александр II представал как идеальный христианский православный царь — милосердный, незлобивый, кротко несший бремя власти. Великие реформы, прежде всего отмена крепостного права^{487}, «христианское служение» императора во время Русско-турецкой войны^{488}, и ранее в официальной пропаганде представлявшиеся подчас как духовные, а не политические акты^{489}, были наполнены новым смыслом. Все они оказывались деяниями христианина, заслужившего через праведную жизнь, положенную во имя других, мученическую смерть, а следовательно, и мученический венец. Совпадение цареубийства и последовавших за ним обрядов с Великим постом позволили проповедникам вплести событие 1 марта 1881 г. в канву евангельского мифа. Церковь настаивала даже не на сходстве отдельных моментов, но на внутреннем, мистическом родстве событий в Иудее и Петербурге: император, как Помазанник Божий, был принесен в жертву ради искупления грехов русского народа^{490}. Священники в один голос наставляли паству: следует молиться, чтобы царь-освободитель по смерти удостоился высшей награды — был сопричислен «к лику святых страстотерпцев, мучеников, положивших живот свой за Веру, Царский Престол и Отечество»^{491}, покрыт «славным венцом мученика»^{492}.